Вечером заступаю дежурным по парку боевых машин. Так как помощник сегодня у меня надежный, мне удалось ненадолго отлучиться в санчасть проводить Павла. Его эвакуируют в госпиталь с какой-то желтухой. Медсестра Наташа растолковала, что это очень неприятная болезнь печени, нередко затяжная, и что различают инфекционную (болезнь Боткина) и механическую желтуху. У Пашки предполагают первую. Уезжая, он, мучимый какими-то мрачными предчувствиями, дважды попросил меня присматривать за Федькой, который, не зная об отъезде друга, уже закатился в Долобово: должно быть, втюрился в какую-нибудь паненку.
Ночью поднялась вьюга, крутит и свищет по-разбойничьи над низкими крышами землянок. Часовые возле машин мерзнут, некоторые, стоя с подветренной стороны, подремывают в обнимку с автоматом, засунув рукав в рукав и подняв воротник. Пришлось сперва нерадивых гонять, то и дело проверяя посты, а затем просто менять почаще.
28 декабря
Хозвзвод разродился наконец баней. Она подземная, в глубоком блиндаже. Внизу не холодно, но противно во время мытья стоять чуть ли не по колено в холодной грязной воде, которая, по идее создателей бани, должна бы была впитываться в песчаный грунт, однако только скапливалась на дне блиндажа. Вымывшись кое-как, поднимаешься, стараясь не испачкаться о слезоточащие земляные стены, по скользким крутым ступенькам в надземный предбанник – брезентовую палатку с еле дымящей железной печкой и хвойной заиндевевшей подстилкой под ногами. Клацая зубами, торопливо вытираешься новым вафельным полотенцем, плохо вбирающим в себя влагу, затем натягиваешь на влажное тело сопротивляющееся чистое белье и быстро влезаешь в верхние зимние доспехи. За пологом палатки сразу начинает щипать за щеки и за нос крепкий морозный воздух, настоянный на сосновой и еловой хвое.
Вечером снова ходили в село. На этот раз пускаюсь в пляс. Ничего, получается. В перерывах между танцами то поем наши песни, то слушаем, как поют польские девчата. Хорошо поют! Ушел пораньше, потому что совсем не спал прошлую, «дежурную» ночь. «Воротился старик к своей землянке...» – продекламировал мне вслед Федька, скорчив постную мину, и девушки засмеялись. Многие из них не только понимают, но и неплохо разговаривают по-русски. Славянки все-таки, хотя и западные.
29 декабря
Второй день уж идут у нас регулярные занятия, чтобы народ без дела не ржавел.
С кормежкой плоховато. Из надоевшего всем до чертиков пшенного супа («кондера», как называет его Нил) предварительно вылавливаем ложкой мелких толстеньких червячков...
30 декабря
Работал полдня на машине, потом готовились с Федькой к встрече Нового года: выпустили втроем праздничную стенгазету (помог Митя Салов), затем раздобыли в РТО подходящую доску, в санчасти – утюг и тщательно отгладили верхнее обмундирование, не забыв пройтись раскаленным чугуном и по швам нижнего бельишка.
31 декабря
Строевой смотр – обычное дело накануне праздника. «Врубили» по лесной дороге по-гвардейски, как положено, хотя на каждом шагу из-под снега, укатанного гусеницами, предательски выпирают узловатые еловые корни. Судя по всему, начальство полком довольно.
Метрах в трехстах от парка боевых машин облюбовали просторную поляну с пушистой красавицей елью посредине. Под нею расчистили лопатами широкий круг для танцев. Чем тебе не зал!
На ели украшения: переноски, колпачки которых затянуты красной материей, бумажные гирлянды различной формы и даже замысловатые ажурные фонарики, вроде китайских, изготовленные под руководством механика-водителя Миши Корешкова.
С открытием новогоднего «бала», в 22.30, подсветили ель снизу двумя фарами, снятыми для этого случая с самоходок. Погода позволяет: небо сплошь затянуто тучами. В ярком свете фар летают, кружась, пушистые снежинки и мягко опускаются на головные уборы и плечи танцующих. Одни ребята, среди толпы которых не сразу-то заметишь тонкую Наташу, или плотную Нину, или докторшу, – и все равно романтично. Это просто какая-то лесная сказка! Мелькнет перед тобою то запорошенная снегом спина, то молодое лицо, безусое, разрумянившееся от движения на морозе. Чередуются знакомые и незнакомые, но одинаково дорогие лица твоих однополчан, товарищей и друзей. Танцуют ребята, как будто позабыв про камни и пепел родных своих городов и деревенек, про стоны варварски разрушаемой фашистами Варшавы за совсем недалекой Вислой, про людские слезы и кровь, полмира залившие. Танцуют и пляшут с упоением, словно не им, быть может, завтра идти в бой и не им горестно недосчитаться многих из собравшихся здесь в предновогодний час, который всегда вселяет в человека самые радужные надежды. Баянисты заиграли нашу с Митей любимую «Ночь над Белградом». И под нее танцуют ребята. Замечаю, что не только у меня беззвучно шевелятся губы, повторяя: «В бой, славяне! Заря впереди...» Вам, дорогие друзья мои, предстоит завершить великое и правое дело. И пусть же вам всем сопутствует военное счастье, и не будем сегодня думать о смерти...
Все наши водители – «старики» здесь: Алексей Ходосько, Нил Цибин, Леша Панасенко, оба Миши – Краснухин и Корешков, Бараненко Вася, Коля Кунгуров, Братцев Витя, два Феди – Буянов и Сидоров, бывший магаданский бухгалтер Дударенко, с благообразным и в то же время хитроватым лицом, за что его и величают обычно по имени-отчеству, я – двенадцатый. Остальные девять механиков – новые.
Мы с Федором тоже танцевали, пока он не выбился из сил. Снегу все подсыпает, и заниматься Федьке моим «вождением» при таких условиях – дело тяжелое.
Мягко вздыхая басами, играет баян... Под открытым небом выступают солисты-добровольцы. А наш курский Миша, оказывается, недурно поет! Устанет баянист – льется тихая, по-русски раздумчивая и раздольная, полная сдержанной силы, родная мелодия, звуки которой заставляют то трепетать, то сладко сжиматься сердце. Большой радиоприемник, настроенный на московскую волну, установлен на пустых снарядных ящиках здесь же, под празднично светящейся елью.
Последние сутки старого боевого года неприметно приблизились к концу. Замполит, что стоял, нахохлившись, у самого елового ствола, наблюдая за «балом», поднял вдруг руку – фары погасли, и голос из далекой столицы взволнованно поздравил нас с наступающим Новым годом и пожелал счастья. Все торопливо бросились бежать к своим землянкам, чтобы успеть вовремя поднять «бокалы» вместе с остальными фронтами и с нашим надежным глубоким тылом. Офицерский вечер батареи – в нашей землянке. Успели: до нее рукой подать.
Здравствуй, Новый, 1945-й! Добро пожаловать к нам, на 2-й Белорусский!
1945 год
1 января
Не без некоторой толкотни заняв места «по боевому расписанию», уже под звуки гимна дружно поднимаем тост за окончание войны в этом году.
Под низким потолком землянки сверкает надраенной медью и ужасно коптит рогатая многофитильная люстра, специально сооруженная для праздника из 76-миллиметровой и нескольких патронных гильз. Бесподобный светильник этот является предметом зависти всех землянок.
На столике у оконца – миниатюрная, изящная елочка. В проходе между нарами – длинный праздничный стол из поставленных на ребро снарядных ящиков, накрытых, вместо скатерти, газетами. На нем – все, что только смог ниспослать нам – из-за своей огромной перегруженности – Арес, бог войны: наш сегодняшний ужин – остывающая пшенная каша, приправленная ниточками консервированного мяса и горохом; толсто нарезанные (большому куску душа радуется) ломти ржаного хлеба; дико пересоленная колбаса, извлеченная из длинных жестяных банок («американская помощь»); раздобытые в Долобове шматки сала, головки чеснока, лука, соленые огурцы и главное – батарея разнокалиберных бутылок с «замоцным, холера ясно!» бимбером, загорающимся от спички.
