«Новиков, — пишет Карамзин, — как гражданин, полезный своею деятельностию, заслуживал общественную признательность; Новиков как теософический мечтатель, по крайней мере, не заслуживал темницы: он был жертвою подозрения извинительного, но несправедливого».
Заканчивается «Записка о Н. И. Новикове» просьбой: «Бедность и несчастие его детей подают случай государю милосердному вознаградить в них усопшего страдальца, который уже не может принести ему благодарности в здешнем свете, но может принести ее Всевышнему».
Имение Новикова все же было продано с торгов. Правда, купивший его генерал-майор П. А. Лопухин оставил Авдотьино в распоряжении его обитателей, а впоследствии оно было передано Комитету по призрению просящих милостыню для устройства в нем богадельни, которая и была там создана.
Александр I в отношении Польши проводил политику уступок, как бы демонстрируя, что остается верен идеям, с которыми он начинал царствовать. В 1817 году Польша получила конституцию, в то время как в России все шире разворачивалось строительство военных поселений. Начав уступать, император был вынужден делать все новые и новые уступки. В конце концов, он обещал восстановить Польшу в ее древних границах.
В России такая политика Александра вызывала возмущение. В конце 1817 года на одном из собраний членов тайного общества в Москве, на котором присутствовали Никита и Александр Муравьевы, Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы, Фонвизин, Шаховской и Якушкин, читали и обсуждали письмо Трубецкого о последних петербургских слухах. В Петербурге толковали о польских притязаниях, говорили, что император считает Польшу, в отличие от России, более образованной и европейской страной и поэтому любит ее, а Россию ненавидит, что он намерен отторгнуть некоторые русские земли от России и отдать их Польше и что, наконец, ненавидя и презирая Россию, намерен перенести столицу в Варшаву. Все это казалось в высшей степени достоверным, особенно при сопоставлении с тем, что для облегчения бедственного положения народа России Александр не предпринимал никаких шагов. Молодые люди говорили обо всем этом, и у них возникло ощущение, что зло, гнетущее и разоряющее Россию, сконцентрировалось в Александре и что от его правления уже нельзя ожидать чего-нибудь хорошего в будущем.
«Меня проникла дрожь, — рассказывает в своих воспоминаниях об этом собрании Якушкин, — я ходил по комнате и спросил у присутствующих, точно ли они верят всему сказанному в письме Трубецкого и тому, что Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора; все стали меня уверять, что то и другое несомненно. „В таком случае, — сказал я, — тайному обществу тут нечего делать, и теперь каждый из нас должен действовать по собственной совести и собственному убеждению“. — На минуту все замолчали. Наконец Александр Муравьев сказал, что для отвращения бедствий, угрожающих России, необходимо прекратить царствование императора Александра и что он предлагает бросить между нами жребий, чтобы узнать, кому достанется нанесть удар царю. На это я ему отвечал, что они опоздали, что я решился без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступлю этой чести».
Далее Якушкин рассказывает, как он мыслил совершить покушение: «Я решился по прибытии императора Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворец, из одного пистолета выстрелить в него, из другого — в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок».
Тогда впервые в тайном обществе декабристов не в теоретическом плане, а как практическое действие прозвучала мысль о цареубийстве, и она испугала вольнодумцев. Товарищи принялись отговаривать Якушкина от его намерения, поскольку Трубецкой сообщает всего лишь слухи и они требуют проверки. Якушкин дал слово ждать до выяснения.
Никакого передела и переноса столицы не последовало. Однако идеи восстановления Польши в древних границах Александр не оставлял. В октябре 1819 года, возвратясь из очередной поездки в Варшаву, император в беседе с Карамзиным сообщил, что он окончательно утвердился в своем решении и намерен приступить к его исполнению. Александр мотивировал свое решение необходимостью следовать христианским заповедям любви, всепрощения, самопожертвования. Карамзин пытался возражать императору, но тот не слышал возражений, упоенный собственной добротой, комплиментами иностранных государственных деятелей, славой освободителя.
Описывая национальный характер англичанина, Карамзин отмечал, что тот в чужих землях гораздо щедрее на благодеяния, нежели в своей. Но, видимо, эта черта не столько национальная, сколько присущая определенному психологическому типу человека. Есть люди, которые самоотверженно и охотно благодетельствуют чужим, незнакомым, в то время как ближние, семья остаются в забросе. Природа такой доброты — тщеславие, цель — получить публичную благодарность и похвалу. А забота о семье славы благодетелю не принесет. Александр был тщеславен; поскольку его семья, его дом было государство, Россия, то он искал удовлетворения своему тщеславию вне ее, и это заставляло его заниматься делами Европы в ущерб российским. Карамзин, понимая, что в беседе император слышит только себя, решил свои возражения представить ему в письменном виде.
Возвратившись домой после разговора с Александром, Карамзин написал свои соображения, назвав эти заметки «Мнение русского гражданина». Рукопись была окончена 17 октября 1818 года. «Читано государю в тот же вечер, — сделал Карамзин помету на рукописи. — Я пил у него чай в кабинете, и мы пробыли вместе, с глазу на глаз, пять часов, от осьми до часу за полночь».
«Мнение русского гражданина» опубликовано лишь однажды, в 1862 году, в «Неизданных сочинениях… H. М. Карамзина», издании малотиражном, давно ставшем библиографической редкостью.
Главная мысль Карамзина заключается в том, что нельзя нарушать сложившуюся в Европе в результате войн конца XVIII — начала XIX века территориальную и политическую ситуацию: «Пусть существует и даже благоденствует Королевство Польское как оно есть ныне; но да существует, да благоденствует и Россия, как она есть и как оставлена вам Екатериною!»
Карамзин мотивирует и обосновывает свой вывод четко, жестко. Знающий историю вопроса, предыдущие попытки его решения и понимающий, какой ошибочный шаг намерен сделать император, он считал долгом гражданина предостеречь его от него.
Начинает Карамзин с выяснения общего: отношения религиозного чувства и гражданского устройства общества.
«Государь! в волнении души моей, любящей Отечество и вас, спешу, после нашего разговора, излить на бумагу некоторые мысли, не думая ни о красноречии, ни о строгом логическом порядке. Как мы говорим с Богом и совестью, хочу говорить с вами.
Вы думаете восстановить Польшу в ее целости, действуя как христианин, благотворя врагам. Государь! Вера христианская есть тайный союз человеческого сердца с Богом; есть внутреннее, неизглаголанное, небесное чувство; она выше земли и мира; выше всех законов — физических, гражданских, государственных, — но их не отменяет. Солнце течет и ныне по тем же законам, по коим текло до явления Христа-Спасителя: так и гражданские общества не переменили своих коренных уставов; все осталось, как было на земле и как иначе быть не может: только возвысилась душа в ее сокровенностях, утвердилась в невидимых связях с Божеством, с своим вечным, истинным Отечеством, которое вне материи, вне пространства и времени. Мы сблизились с Небом в чувствах, но действуем на земле, как и прежде действовали. Несмь от мира сего, сказал Христос; а граждане и государства в сем мире. Христос велит любить врагов: любовь есть чувство; но Он не запретил судьям осуждать злодеев, не запретил воинам оборонять государства. Вы христианин, но вы истребили полки Наполеоновы в России, как греки-язычники истребляли персов на полях Эллады; вы исполняли закон государственный, который не принадлежит к религии, но также дан Богом: закон естественной обороны, необходимый для существования всех земных тварей и гражданских обществ. Как христианин любите своих личных врагов; но Бог дал вам Царство и вместе с ним обязанность исключительно заниматься благом оного. Как человек по чувствам души, озаренной светом христианства, вы можете быть выше Марка Аврелия, но как Царь вы то же, что он. Евангелие молчит о политике; не дает новой: или мы, захотев быть христианами-политиками, впадаем в противоречия и несообразности. Меня ударят в ланиту: я как христианин должен подставить другую. Неприятель сожжет наш город; впустим ли его мирно в другой, чтобы он также обратил его в пепел? Как мог язычник Марк Аврелий, так может и христианин Александр благотворить врагам государственным, уже побежденным, следуя закону человеколюбия, известного и добродетельным язычникам, но единственно в таком случае, когда сие благотворение не вредно для Отечества».
