Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
Да-да, та самая Агнета. Из «АВВА». Рослая, крутоногая, в золотистом ожерелье волос и с серебряным голосом, который, по-моему, и предопределял тот неповторимый тембр, которым славилась «АВВА». Конечно, дарственная надпись – всего лишь формальность. Тем не менее, говорю себе самонадеянно, она не хуже меня знает разницу между глаголами like и love.
…А может быть, все дело в том приеме, который я как посол Советского Союза дал в Стокгольме в связи с визитом премьера Николая Ивановича Рыжкова? Прием в дипломатической жизни, даже по торжественному поводу, дело рутинное, но тот таким не был.
Перестройка в стране шла полным ходом. Так, по крайней мере, это смотрелось со стороны, из Швеции. И шведы, кажется, радовались ей больше, чем мы. И не столько за нас, сколько за себя. Страх перед русскими сидел у них даже не в крови, а в генах. Столетиями шведская мать говорила своему шведскому дитятке: «Не плачь, а то Иван придет». Трансформация России в Советский Союз, финская война превратили этот страх в фобию.
И вот тьма стала как будто бы развеиваться. Повеяло теплом и улыбками с той стороны Балтийского моря. Кажется, эти русские – а для Запада все советские граждане были русскими – взялись наконец за ум и вместо того, чтобы угрожать остальному миру, хотят с ним дружить и поучиться у него жить.
Каждый день приносил обнадеживающие новости. И так случилось, что олицетворением этих перемен для шведов стал именно Рыжков, самый близкий тогда Горбачеву человек. Конечно же все благотворные импульсы исходили от Горби, но он где-то там, далеко, в Кремле, а Рыжков, получается, с ними, со шведами. Первый раз приехал, правда, по трагическому поводу – на похороны Улофа Пальме, но всех тронул своей неподдельной печалью и тут же позвал к себе в Москву Ингвара Карлссона, преемника и друга злодейски убитого шведского премьера. А теперь вот и сам вернулся, с официальным ответным визитом.
Когда шведские кооператоры аграрии принимали Рыжкова на молокозаводе под Стокгольмом, они пели на русском языке в его, человека с Урала, честь «Уральскую рябинушку» и произвели выстрел из пушки трехсотлетней давности.
Удивительно ли, что попасть на прием в советское посольство было в те апрельские дни мечтой каждого уважающего себя шведа. Атмосфера была близкой к экстазу. Приглашенные чувствовали себя приобщенными к тем не совсем им понятным, но явно многообещающим, историческим процессам, которые совершались в Москве.
В Березовом зале, способном вместить и вместившем в тот день более тысячи человек, не хватало разве только короля, который по определению не посещает ни под каким видом посольства. Зато были все «капитаны шведской индустрии», как окрестил их Рыжков; были шведы – лауреаты Нобелевской премии и сам глава Нобелевского фонда; Лизбет Пальме с сыновьями и ученица Галины Улановой Аннели Альханко. Была Астрид Линдгрен. О премьере и его министрах я уже не говорю. И была мужская половина группы «АВВА», Бенни и Бьерн Ольвеус, запечатленные вместе с другими знаменитостями на развороте самого модного стокгольмского еженедельника. Добрая физиономия совсем еще молодого Бенни источает удовольствие. С его всемирной славой его трудно чем-либо удивить, но он доволен, что он здесь и своим присутствием доставляет удовольствие другим. Быть может, взглянув случайно на эту фотографию, я и решил позвонить Бенни чуть ли не девять лет спустя. Я только что вернулся в Стокгольм из Франции, где выступал в Париже и Страсбурге, в Европейском парламенте, с призывом о помощи, материальной и нравственной, детям разрушенного и опустошенного Ельциным и Грачевым Грозного. В числе родившихся в те дни проектов была организация благотворительного гала-концерта, в котором уже согласились участвовать многие звезды.
Знакомый журналист из «Свенска дагбладет» дал мне с оговоркой («только для тебя») мобильный телефон Бенни. Тот сказал «да» с полуслова, заметив, правда, что не очень-то представляет себе, что он сможет показать. Ансамбля-то ведь давно уже нет. Я рассказал ему анекдот относительно Людмилы Зыкиной, которой ее поклонник с Кавказа говорит:
– Ты не пой, ты ходи.
Отсмеявшись, Бенни неожиданно для меня спросил:
– А что я могу сделать для тебя лично (в Швеции все друг другу говорят «ты». – Б. П.)?
Я ответил ему на этот вопрос полтора года спустя. В Москве у меня была на выходе книга. Роман о Константине Симонове. Августовский, 1998 года, кризис поставил издательство на грань банкротства. Я рассказал об этом Бенни.
– Инвестиция, – сказал он деловито, словно вспомнив, что является президентом небольшой, но эффективной компании «Моно-мьюзик».
– Я не могу быть спонсором. Инвестировать – это другое дело. Тут можно надеяться вернуть затраченное. А может быть, и что-то заработать… По крайней мере, есть аргументы для правления.
Так мы стали с ним соучастниками проекта, который помог мне не только издать книгу, но и ближе познакомиться с человеком, которого его соотечественники называют одним из украшений минувшего столетия.
Имени моего героя Бенни, увы, не слышал. Когда оно, после Великой Отечественной, гремело в мире, он сам был еще в проекте. Я предложил Бенни посмотреть вместе мой фильм, который был записан у меня на видеокассету. Он просветлел лицом:
– Обязательно. А то мне Мона (жена) говорит: «Ты хоть в курсе того, что поддерживаешь?»
Так было у него всегда: если возникали какие-то сомнения, он упоминал о них только постфактум.
Я догадывался, как трудно было ему, занятому своей музыкой, постановками, музыкальной фирмой, найти необходимые два часа, и, когда он их все-таки нашел, я решил пойти ему навстречу. Вложив кассету в проигрыватель, я то и дело нажимал на кнопку ускорителя – пропускал те куски, которые, по моему разумению, могли показаться Бенни неинтересными.
– Я не спешу, – бросил он. Когда лента в кассете остановилась, он сказал: – Мне нравится этот человек.
Более пространно он высказался через несколько месяцев, когда, вернувшись из Москвы после представления книги, я привез с собой в Стокгольм черной и красной икры, водки и пригласил Бенни на обед. Английское слово «ланч», или «ленч», шведы произносят «лунш». Собираясь к нам домой, к 12 часам дня, Бенни предупредил, извинившись, что времени у него час, максимум – полтора. Его мобильник начал звонить с часу дня. В разговоры со своими абонентами Бенни не вступал, и каждому звонившему объяснял, что он на лунше, на русском лунше, в семье Панкина и позвонит сам через полчаса.
Время шло. Звонки продолжались, а Бенни и в четыре часа, и в пять, и в половине шестого повторял, что он на лунше, русском лунше… С каждым новым объяснением голос Бенни становился ласковее и проникновеннее, а выражение глаз – все хитрее. Точно так же, догадывались мы по его интонациям, изумление на том конце провода становилось все сильнее. Шведу услышать, что кто-то из его соотечественников ланчуется в три часа, а далее – и в четыре, и в пять, было равносильно получению информации о наступающем конце света. Вот в эти-то незабываемые часы Бенни и посетовал, что не удалось целиком посмотреть «такой интересный фильм». Я признался, что просто берег его время, а он сказал, что решил, что это я в цейтноте. Я боялся, что он торопится, он думал, что я. Вот когда я проклял себя за свою деликатность некстати.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
