— А, по-моему, нет, — приветливо улыбнулся Дессен. — Видите ли, герр Хауптман, у меня исключительно надежные осведомители.
Банкир несколько смешался.
— У меня имелись достаточно веские причины для того, чтобы скрывать свое участие в консорциуме, — сказал он наконец. — Мой Совет директоров отклонил мое предложение принять участие в финансировании проектов господина Киракиса, и поэтому мне пришлось использовать в качестве инвестиций собственные средства. Если это выплывет наружу, меня могут упрекнуть в личной заинтересованности и даже — коррупции. Вы меня понимаете?
— Да, — кивнул инспектор Дессен. Откинувшись на спинку кресла, он вынул из кармана трубку. — Вы не возражаете, если я закурю?
Хауптман покачал головой.
Нет, нет, пожалуйста.
Дессен разжег трубку и некоторое время задумчиво попыхивал ею, наполняя кабинет ароматным дымом со сладковатым запахом. Да, Хауптман, определенно, что-то скрывал.
— Есть у меня кое-какие догадки, — наконец заговорил он, тщательно подбирая слова. — Видите ли, герр Хауптман, я совершенно убежден, что кто-то отчаянно пытается разорить Александра Киракиса. Вывести его из бизнеса.
— Это чепуха, — быстро ответил Хауптман. — Киракис — миллиардер. Трудно представить, чтобы его корпорации могло что-нибудь угрожать.
— Вы так считаете? — Дессен воззрился на него исподлобья. — Тогда почему, герр Хауптман, вы так упорно давите на своих собратьев-банкиров, чтобы те потребовали от Киракиса выплаты всех долгов?
Глава 29
Мередит взошла на платформу, где снималась программа «Глядя из Манхэттена», но тут же голова у неё закружилась, и она была вынуждена опереться о спинку стула, чтобы не упасть. Головокружение прошло, и она уселась перед камерами, коря себя последними словами за то, что не позавтракала. Придется после съемки взять датский «хот-дог» с соком, чтобы хоть как-то дотянуть до ланча. Они условились с Кейси, что пообедают вдвоем в итальянском ресторанчике. «Надо было поговорить с Гарвом насчет отпуска», — подумала Мередит.
Александр придет в ярость, если узнает, что она до сих пор не предупредила продюсера об их планах. Мередит подняла голову и посмотрела на осветителя, который возился с одним из юпитеров. Почему-то сегодня освещение было особенно ярким. И жарким. Невыносимо жарким. Мередит почувствовала предательскую слабость в ногах, но твердо решила довести съемку до конца.
— По-моему, Мередит, вам следует подгримироваться, — сказал ей режиссер, который в течение последней минуты смотрел на неё в камеру. — Вы что-то бледноваты сегодня.
Мередит вымученно улыбнулась.
— Да, мне тоже так кажется, — сказала она.
Режиссер нахмурился.
— Вам нездоровится, Мередит? — озабоченно спросил он.
— Ничего, как-нибудь выживу, — отмахнулась Мередит, глядя в свои записи. — Съемку вот только закончим.
— Что ж, давайте тогда разок прорепетируем, — предложил режиссер.
— Хорошо. — Мередит посмотрела в объектив камеры и улыбнулась. — Добрый вечер. Я Мередит Кортни. Добро пожаловать на очередной выпуск нашей передачи «Глядя из Манхэттена». Наш сегодняшний гость… Сегодня у нас в гостях человек, который… — Она запнулась, начисто позабыв, кто приглашен на эту передачу. — Извините, Дейв, не могу понять, что со мной происходит. — Она кинула взгляд на свои записи, но строчки вдруг поплыли прямо у неё перед глазами.
— Всем — перерыв! — скомандовал режиссер. — Мередит, давайте перенесем съемку на завтра.
Но Мередит, встряхнув головой, сказала:
— Нет, Дейв, у меня все в порядке. Просто водички бы глотнуть. Здесь такая духота… — Она привстала, но тут же покачнулась и — пол ушел у неё из-под ног.
— Скажите, миссис Киракис, когда у вас в последние раз были месячные? — спросил доктор Холланд, закончив просматривать её медицинскую карту.
Мередит призадумалась. Надо же, она даже не могла вспомнить! За последние три месяца произошло столько событий, что у неё все вылетело из головы.
— Я, право, не уверена, — призналась она. — А что, это так важно?
— Да, — сказал доктор Холланд, делая какую-то пометку. — А противозачаточные пилюли вы вовремя принимали?
— Нет, — покачала головой Мередит и, плотнее запахнув вокруг себя тонкий белый халатик, внезапно похолодела. — Я их уже несколько месяцев не принимаю.
— Что ж, тогда мне все ясно, — кивнул доктор и принялся строчить в её карте.
— Что вам ясно? — взволнованно уточнила Мередит.
— Это объясняет ваши симптомы — головокружение, тошнота, разбитость, наконец обморок. — Он поднял голову, посмотрел на испуганную Мередит и улыбнулся. — Вы беременны, миссис Киракис.
Лозанна.
Хотя Александр много раз за последние месяцы посещал Лозаннскую клинику, он так толком и не рассмотрел окружающую её территорию. И вот теперь, прогуливаясь по парку с безучастно бредущей рядом Элизабет, Александр решил, что все это не только не похоже на психиатрическую клинику, пусть даже и лучшую в Европе, но и ничуть не уступает совершенно сказочному парка одного отеля в Дубровнике, где он когда-то останавливался.
Хотя Элизабет ни разу не заговорила с ним и даже ничем не выдала, что хоть как-то замечает его присутствие, Александр отказывался сдаваться и продолжал упрямо гнуть свою линию. Он был твердо намерен каким угодно способом сломать барьер, которым его мать отгородилась от окружающей действительности. Главная его задача состояла в том, чтобы Элизабет поняла, кто он такой, что он жив и вернулся к ней из небытия. И вот теперь, прогуливаясь с ней по роскошному парку, Александр говорил и говорил с ней, держась столь естественно, словно мать его слышала и понимала. Он дал себе зарок, что не будет прекращать своих попыток, пока сохраняется хоть самая крохотная возможность, что Элизабет может его услышать. Умом он понимал, что не способен хоть как-то повлиять на события, случившиеся много лет назад в Иоаннине, но тем не менее, сам будучи такой же жертвой, как и его мать, сознавал высокую меру своей ответственности за её нынешнее состояние.
Вот и сейчас, задумчиво посмотрев на Элизабет, Александр снова, наверное, в тысячный раз, попытался представить, что ей тогда пришлось испытать.
— Эх, мамочка, за что они так жестоко обошлись с тобой? — вздохнул он.
Они шли берегом озера, по которому лениво плыли утки. Яркое полуденное солнце плясало в спокойной воде, разбрасывая по глянцевой поверхности мириады сверкающих алмазиков. Александр заглянул в лицо матери, в её огромные, безмерно опечаленные глаза, тщетно пытаясь найти в них хотя бы намек на то, о чем она может сейчас думать. Лицо Элизабет было, как всегда, безмятежно, а глаза ничего не выражали.
Александр страшно жалел, что никак не может вспомнить, какой была его мать прежде, то того трагического происшествия, которое навсегда разлучило их. Он горько сожалел, что не может повернуть время вспять, чтобы хоть ненадолго почувствовать на себе её любовь. «Должно быть, она была очень нежная и любящая мать», — грустно подумал он.
