Ещё один день прошёл спокойно. Хотя кое-что и происходило. Ни с того ни с сего в Москву нагрянула толпа бушменов. Они выкрикивали: «Баборыба!», других слов не знали, ходили по снегу босые, но с копьями, и их пришлось снабдить шубами. После чего они пропали. Московские казаки, при орденах, стояли на заставах в старании обуздать и не допустить феминистские движения. Соколы-сапсаны разгоняли ворон, способных гнусными звуками нарушить нервную систему ожидаемого дитяти. Из-под Киржача с полигона приволокли в московское небо опытный образец дирижабля. На одном из боков его был размещён портрет Баборыбы, а на другом — огромные фотографии двух русых близнецов, вылитых наследников Геонавта Куропёлкина. Вечером прожекторы и лазеры вцепились лучами в бока дирижабля, и блогер Таня Б. сейчас же откликнулся одобрением: «Блудный отец возвращается в семью».
424
А на следующий день гражданка Мезенцева родила.
Финансовые дела ТВ с Центром Исследований были, видимо, улажены, и с утра камеры первых каналов познакомили зрителей с благополучием палаты дорогой им теперь Баборыбы. Дорогой или даже любимой, потому как у нас чрезвыйно любили создавать новые виды растений, новые породы животных и особенно породу нового человека, на это ушло чуть ли не столетие. Больницу Мезенцевой не назвали, сообщили только «где-то в Москве», и сейчас же в компаниях зевак и ротозеев нашлись доброхоты, пожелавшие на своих иномарках стать скороходами и сновать от одного родильного дома к другому, в надежде вычислить, куда положена Баборыба.
А вот Звонкова и Куропёлкин затаились в известной нам усальбе. Телевизор включать себе запретили, попросили Дуняшу, отправленную в соседнюю комнату глядеть и, в случае чего, сообщать о событиях. Куропёлкин хорохорился, а Звонкова прижималась к нему в страхе, что Куропёлкина удивляло, но спрашивать, в чём её страхи, он не считал нужным. Лишь выстраивал предположения.
Первое сообщение наблюдательницы Дуняши было такое:
— Началось!
И ещё четыре часа нервных ожиданий. Не в дурдом ли им поехать сдаваться? Неужели роды бывшей синхронистки должны были в их жизни что-то изменить?
И не ели, и даже не пили. Лишь иногда Куропёлкин приголубливал рюмку с малой дозой коньяка. Выходило, без всякого удовольствия. И боялся нового поворота событий. Чувствовал себя виноватым перед любимой им женщиной.
Дверь в гостиную приоткрылась, и Дуняша вскрикнула:
— Кесарево сечение!
Свет в гостиной не включили. Камин не зажигали. Сидели. Будто ждали бомбёжки. Долго сидели.
А теперь Дуняша уже не закричала, а завопила:
— Ой! Ой! Ой!
Куропёлкин бросился к Дуняше, не случилось ли что с ней.
— Четыре с половиной килограмма! — пыталась отдышаться Дуняша.
— Мальчик или девочка? — спросил Куропёлкин.
— Четыре с половиной килограмма чёрной икры!
Куропёлкин постоял у телевизора, ему стало нехорошо, он вернулся к жене, доложил ей о произошедшем, хотел было сострить: «Не пахнет ли эта икра гуталином?», но сразу же понял, что делать этого нельзя.
— А мне её жалко, — сказала Звонкова.
— И мне, — вздохнул Куропёлкин.
425
Понятно, что в публике настроение было невесёлое. Дирижабль, уже с пустыми боками, отволокли обратно в Киржач. Конфеты «Помадка» и плюшевые кролики смёрзлись. Премьеру балета, как и хождение духовых оркестров, в частности и с волынками, отменили. Вода «Боржоми» снова была признана отвратительной (по её делам). Общественные туалеты, срочно поставленные для ротозеев у родильных домов, отправили подарками в города «Золотого кольца». Рассерженный Держивёдра ездил по стране, подыскивая для себя женский монастырь. Ну, и так далее. А о конфузе всеобщей будто бы героини скоро забыли.
И были, конечно, поводы не только для печалей. Но и для удивлений. Прежде всего удивились букмекеры. Ставки, связанные с родами Баборыбы, были самые разнообразные, начиная с простейших — пол ребёнка, имя, всего 67 пунктов. И никто из игравших не сорвал и рубля. Кроме одного провидца. Всюду он поставил на чёрную икру. Пол ребёнка — чёрная икра, имя — чёрная икра. И так — по всем пунктам. Но ныне провидца искали, чтобы вручить ему победный куш. А он будто сквозь землю провалился. И это был не Куропёлкин. Удивились и владельцы спортивных баров. Их клиенты долго сидели тихо и заказывали без азарта, вызывая у хозяев мысли о прогаре заведения, но после показа на экране рождения чёрной икры началось чуть ли не закусочно-пивное сумасшествие, какое не могло бы возникнуть даже и при трансляции матча «Барселона» — «Бавария». Тонко философствующие люди были огорчены. Не высказывая заранее и публично мнений, они всё же надеялись на какое-то чуть ли не историческое чудо, фактом своим должное указать Путь Людям. Их оппоненты и теперь не унывали: а чёрная икра — не символ ли отечества, рассуждали они, и нет ли в нынешнем якобы конфузе именно предвестия процветания и благополучия великой страны?
426
Но всё это были мелочи, и они не волновали Куропёлкина. И не волновали его оркестры с волынками. А волновала иная волынка. Перерыв в заседании комиссии Центра исследований. Надоела ему неопределённость его положения. А тут определённость и случилась.
