у «Розы» и огни упаковочной компании. Радио произнесло: Машина Девять. Машина Девять. Саттри свернул на старую паромную дорогу, ехал медленно, машина тряслась и переваливалась по земле, выехала на поле, фары высветили пару кроликов, замерших, как пластмассовые статуэтки с газона. Мертвая и слегка свивавшаяся спина реки шевелилась за травой. Выше скупо освещенный очерк города. Лучи фар иссякали где-то над водой марлевым мазком. Он остановил машину, и переключил на нейтраль, и вышел в мокрую траву. Потянул защелку капота под приборной доской, и обошел машину спереди, и поднял капот. Затем вернулся в машину, и присел на сиденье, и вытащил у себя обувной шнурок. Выглянул на реку и на город. Один кролик медленно поскакал в легком наземной тумане к темноте деревьев.
Треснуло радио. Уэгнер? Что там у тебя такое?
Саттри вышел и снова подошел к машине спереди, и нагнулся в отсек двигателя, и отогнул назад дроссельную тягу. Мотор взвыл, и он привязал тягу шнурком, прикрепив ее к топливопроводу там, где тот входит в насос. С конца выхлопной трубы слизывались язычки пламени. Он влез в машину, и прижал сцепление к полу, а рычаг жестко поднял до второй передачи так, что вякнули зубцы шестерни. Обоих кроликов уже не стало. Он откинул подальше сиденье и встал одной ногой на земле, а другой на сцеплении. После чего отскочил назад и захлопнул дверцу.
Мгновение она не двигалась. Шины вопили в траве, а сквозь тьму летели дымящиеся комья. Затем машина слегка осела вбок, снова подалась назад и в ливне грязи и травы тронулась по полю. Ехала низко и быстро, лучи фар жестки и кренились. Она пронеслась по полю, и прорвалась сквозь ивы на краю реки, и спланировала над водой в два громадных крыла брызг, показавшихся чисто белыми и взметнувшихся на двадцать футов в воздух. Когда машина замерла, она уже была далеко в реке. Лучи фар закрутились вниз по течению. Затем погасли. Сколько-то он еще видел ее темный горб на реке, а потом тот медленно погрузился и пропал. Он посидел на корточках в мокрой траве и посмотрел на реку. Нигде на ней не раздавалось ни звука. Немного погодя встал и двинулся домой.
Джоунза загнали в угол, спиной к кирпичной стене, он стоял, широко расставив ноги и ловя ртом воздух, пока сотрудники приближались. Кровавая мимодрама, и вслух ни слова. Первый полицейский замахнулся на него дубинкой, и Джоунз шлепнул по ней, мертвый шмяк мяса у него в ладони. Тот размахнулся снова, и на сей раз рука черного сжалась на дубинке. У полицейского вокруг запястья был обернут кожаный темляк, и Джоунз мотнул его вбок и шарахнул о кирпич. Затем вздернул на колени и уже душил его, когда на него навалился второй сотрудник и вынудил прекратить. Джоунз отпихнул обоих ногами, и первый сотрудник дошатался до середины переулка и, стоня, рухнул на колени. По улицам приближался вой сирен. Невредимый сотрудник встревоженно шагнул назад, но Джоунз его схватил, словно какой-то громадный черный извращенец. Сцепившись с ним, потянулся к его револьверу. По переулку в слепящем разбрызге огней уже приближалась патрульная машина. Схваченный сотрудник прекратил попытки высвободить оружие и колотил своей дубинкой по остриженному черепу над собой, и кисть его и рука уже были липкими от крови.
По переулку бежали люди. Джоунз повернулся и заковылял прочь, неуклюжий и громадный в их свете, как чудовище из кино. Револьверы в этом узком пространстве треснули минометами, и пули заметались рикошетами, и заныли, и помчались. Но не успели они поточнее прицелиться, как колени под ним подломились, и он рухнул, взмахнув руками, среди мусорных баков в устье переулка.
Сотрудник, распахнувший заднюю дверцу арестантского фургона, лишь закрыл глаза. У него не было времени ни защищаться, ни прятаться. Сапог Джоунза попал ему в горло, и он рухнул на мостовую, даже не вскрикнув. Другие сотрудники приняли его колотушками и палками, глаза у него огромны и бешены, а куртка стала губкой с кровью, он бросался на них, эдакий дикарь, сбросивший оковы, и валил их с собой наземь.
Всего в крови и бесчувственного его проволокли по коридору в обезьянник, ноги волочились, царапая пол. У самих его несунов текла кровь, у драных, и они проклинали каждый сделанный ими шаг. Его втащили в пустую железную клетку и лицом вниз бросили на бетон. Из рабочей комнаты заключенных вышел Тарзан Куинн с чашкой кофе в одной руке. Тюремщик запирал коридорную дверь, огромное кольцо с ключами пристегнуто к нему цепочкой.
Уть, сказал Тарзан.
Тюремщик повернулся. Ага, ответил он.
Дай мне знать, как этот сукин сын придет в себя.
Конечно, дам, Тарзан.
Тарзан кивнул и отхлебнул кофе. Разжал и сжал правый кулак и вытер ладонь о боковину штанов.
Не подходила она долго, но, когда увидела его, открыла дверь и головой показала, чтобы входил. В руке у нее лампа, а на ней самой старый шенильный халат, а на голове что-то вроде ночного чепца, который выглядел смутно ортопедически. Она устало дошаркала до кресла и прикрыла лицо рукой.
Он закрыл дверь и прислонился к ней, наблюдая. Немного погодя она подняла голову и вытерла себе глаз и рот. Она смотрела на пламя в лампе.
Не умер, правда? сказала она.
Нет. Я думал, сбежит, но он, должно быть, в тюрьме.
Что ж.
Что хочешь делать?
Тут нечего. До утра идти туда никакого смысла.
Наверно, нет.
Она покачала головой. Деваться некуда, сказала она. Просто некуда деваться.
У тебя деньги есть?
Немного есть. Не знаю. Поручители эти всё забирают, мне надо будет глянуть да посмотреть.
У меня где-то долларов тридцать, если тебе надо.
Этого даже для начала не хватит.
Что ему будут предъявлять?
Чего только не будут. Два года назад ему пытались вкатить покушение на убийство. Мне это стоило четырнадцать сотен долларов.
Я туда с тобой не смогу пойти.
Тебе и не надо туда ходить.
Может, меня тоже ищут.
Не давай им на себе навалиться, сказала она. Они потом никогда не слезут.
Сквозь поддувало в печной дверце виднелся тусклый жар углей, но в комнате было холодно. Должно быть, она проследила за его мыслью. Подходи поближе к печке, согреешься, сказала она. Пива хочешь?
Нет. Мне идти надо. Прикидывать, что дальше делать.
Она покачала головой и подняла взгляд. Черное лоснящееся лицо, эти полукружья плоти, бугрящие кожу, и один складчатый и моргающий глаз.
Ему пятьдесят шесть, сказала она. Знаешь?
Я представлял, что где-то
