Медленно, возможно, немного колеблясь, Фролло шагнул к печам и котлам. Я спросил себя, когда Леонардо сможет хоть что-то предпринять. Как бы невзначай он потрогал ремень на своей лютне, пока Шармолю не крикнул ему:
— Чем это ты занимаешься там, парень?
— Я хочу спеть песню, если позволите. Это кажется мне правильным способом пойти на смерть. И если это действительно спасение наших душ, то пусть оно произойдет под радостную песню.
Прокурор нерешительно заморгал и повернулся к великому магистру. Тот сказал:
— Дайте ему спокойно петь. Возможно, отступнику нужно придать мужество, потому что он догадывается, что спасение его души столь же неясно, как и судьба при игре в кости.
Я наблюдал за Фролло, который взбирался по деревянной лестнице, и не мог понять, какую пользу нашел Леонардо для пения в этом момент. Но едва его пальцы коснулись струн, я понял его. Он извлекал из инструмента наряду со звуками маленькие выстрелы, стальные гвозди, которые выпрыгивали из морды коня.
Первая игла попала в грудь Шармолю. Прокурор раскрыл глаза от удивления, когда схватился мощными руками за грудь, чтобы вытащить стрелу из раны. Но игла была столь малой, что исчезла под плащом. Зато ее действие было велико — благодаря яду, как я позже узнал. Шармолю упал на колени, и кровавая пена выступила на его выпяченной нижней губе. Гортанные звуки, которые он издал, были истинным пением под смертельную мелодию Леонардо.
Второй выстрел попал в присяжного библиотекаря Университета Мюнье и повалил его рядом с Шармолю на пол, пока Леонардо крикнул:
— Дымовые шары, быстро!
Я был настолько сбит с толку, что реагировал крайне медленно — но не Томмазо. Он достал глиняный шар со своего лотка на животе и метнул его под ноги вооруженным дрегови-там. Глиняная скорлупа разбилась, а заодно — и стенки, разделявшие внутренние ячейки. Материалы, которые Леонардо набил в шары, смешались, и тут же дреговитов заволокло плотное серо-черное облако дыма. Кашляя, рыдая и спотыкаясь, они шли на ощупь со слезящимися глазами.
Когда другие дреговиты поспешили на помощь к своим братьям по каменной лестнице, я отошел от своего оцепенения и бросил второй из двух дымовых шаров величиной с кулак, которые приготовил Леонардо. С тем же успехом: дреговиты споткнулись и упали с лестницы. Дым вонял еще злее, чем мировая машина, он кусал и наши глаза. Слезы потекли у меня по щекам.
Великий магистр, Годен, Ле-Мерсье и тощий тамплиер, который, собственно, и принес солнечный камень, вынули свои мечи и наступали на нас. Еще один выстрел из удивительной лютни Леонардо — и худой тамплиер упал сраженный под ноги своих товарищей.
Годен перепрыгнул через упавшего и занес меч над Леонардо. Ядовитые иглы были израсходованы. Итальянец поднял вверх свой инструмент, чтобы отразить удар Годена. Я подпрыгнул к нему, выхватил спрятанный кинжал из тайника в моем ящике на животе и вонзил его в бок Годена по самую рукоять. Это не стоило мне большого труда — достаточно было лишь вспомнить о несчастном целестинце.
Дрожь пробежала по жирному лицу нотариуса, и он процедил:
— Я должен был убить тебя…
— Для этого тебе нужно было его найти, дурак! — прорычал Леонардо и ударил его лютней по затылку. Это окончательно сбило крепкого человека с ног. С дрожью и стоном он лежал перед нами — комок беспомощного, кровоточащего мяса.
Наше нападение было неожиданным и имело краткосрочный успех, но оно потерпело поражение при численном перевесе врага, как я того и опасался. Кашляя и плюясь, первые дре-говиты вышли из постепенно рассеивающегося дыма и напали на нас. Один ударил Леонардо древком пики по голове и повалил его на землю рядом с Годеном. Мне кто-то сзади приставил арбалет в спину, готовый прострелить меня при малейшем движении. Так что мне пришлось послушаться его приказа и бросить кинжал. Томмазо и Аталанте, который по причине своего ранения едва мог защищаться, тоже должны были сдаться дреговитам. Только Вийона я нигде не смог обнаружить.
— Вы храбры и изобретательны, но также — и глупы, — сказал великий магистр. — Зачем бороться, если уже проиграли?
Он прервался и оглянулся. В этот неподходящий момент мне пришла в голову мысль, что он должен видеть мир через свои смарагдовые глаза только зеленым.
— Куда подевался король «братьев раковины»? — спросил великий магистр, и в первый раз я заметил в его голосе оттенок неуверенности. — Кто видел Вийона?
Крик из многих глоток был ответом. Теперь и я увидел моего отца, который во всей неразберихе следовал за Фролло и вскарабкался за ним на мировую машину. Архидьякон, который стоял на узком деревянном трапе на высоте около трех саженей, оглядел преследователя, поставил миску с солнечным камнем и достал свой меч.
Вийон не предпринял никаких попыток для нападения, у него не было с собой никакого оружия. В десяти шагах от Фролло он остановился и сказал:
— Не делайте этого, отец Клод! Я знаю, что вы лишь введены в заблуждение. Я видел ваши глаза. Вы сделаете все, чтобы достичь вашей цели, но только потому, что верите, что творите правое дело. Но вы ошибаетесь. Если вы выпустите силу солнечного камня, души не будут спасены. Тогда навеки победит Сатана!
— Ложь! — залаял Фролло, и вены на его лбу вздулись. — Вы, отступники, лжете уже столетия, чтобы продолжить господство Сатаны, — он указал на солнечный камень. — Это — сила, которая победит зло!
— Вы победите человечество, забирая у бедных душ возможность для очищения, — Вийон говорил печально, подавлено. Он верил в свою правоту столь же сильно, как и Фролло — в свою. Кто мог за считанные минуты повергнуть веру, которая утверждалась столетиями?
Взглянув на клетку с Колеттой и ее отцом, я все же сделал попытку и закричал:
— Фролло, вспомните о нашем разговоре в келье Квазимодо! Разве не вы рассказывали о машинах, которые вытеснят людей, о победе материи над духом и душой?
— Я припоминаю, — проговорил Фролло, — и что же?
— Теперь вы делаете себя подручным машины, ее рабом. Машина стоит против человека, и вы помогаете машине!
— Это не какая-то любая машина, a machina mundi Раймонда Луллия.
— Что же это меняет? Как может машина, груда мертвой материи, помочь спасению души? Для нее возможно лишь сделать людей мертвой материей подобно себе!
Я увидел на лице Фролло сомнение, которое я пробудил и которое было последней надеждой человечества. Его взгляд скользнул по бесконечным изгибам и ответвлениям мировой машины, вернулся к солнечному камню, потом обратился к Вийону, ко мне и к великому магистру в маске. Фролло искал ответа, решения, объяснений.
— Я ошибся в вас, брат Фролло? — раздался громкий голос великого магистра. — Я доверял вам. То, ради чего столетиями боролись мы и наши братья, лежит в ваших руках, — и вдруг вы сомневаетесь. Ваша вера в истинное дело должна стоять на крепких ногах!
— Нет, Отец Познания, — крикнул Фролло, видимо, от радости, что принял решение. — Я знаю, что я должен сделать. Я спасу проклятые души!
