возможностей! Жизнь очень динамичная! У меня плотный график. Я сама перекусываю на ходу. Какая готовка? Зачем? Пф-ф! Все можно купить.
Скидывая пальто, слышу, как Соня смеется, и в груди снова все сжимается.
– Узнаю себя! Тоже когда-то подобное говорила. А потом встретила твоего дедушку… И захотелось готовить для него. Так проявляются любовь и забота. И неважно, кем ты работаешь, и насколько сильно забит твой график. Увидишь разок сытую улыбку своего мужчины, и все! Мысли перестроятся, графики поломаются… Найдешь время. Мы ведь работаем, чтобы жить. А не живем, чтобы работать. Реализация – это чудесно. Это приносит счастье. Но ничто так не радует, как семья. Она важнее всего.
Сердце барахлит. Незаметно прижимаю к нему ладонь. Перевожу дыхание. И, наконец, вхожу за Тамилой на кухню.
– Не убеждай, мам, – толкает та с порога. – Ава все поймет. Просто позже. И только тогда вспомнит твои слова.
Как там говорил в свое время Титов? «Я стар, безудержно сентиментален и бесстыдно романтичен». Наверное, это все и про меня – человека, который прожил свою жизнь в любви к семье.
Вижу возле Сони своих правнуков, внуков и детей, их жен и зятя, на которого далеко не сразу разучился волком смотреть, и кроет, как сказал бы в юности, запредельными эмоциями. Если максимальное значение магнитуды колебания земной поверхности девять, то внутри меня сотка.
Это все, о чем я когда-то мечтал. Это то, ради чего я воевал.
Обнимаю всех. Даже зятя, который перекрыл священную фамилию Георгиевых не самой удачной своей. Ладно, слова – это просто набор букв. Сила не в них. Я надеюсь лишь на то, что через сорок лет они с Тамилой будут в кругу своей любящей семьи, как и мы с Соней. Беру на руки самого младшего члена нашего рода. С гордостью прижимаю к груди.
– Где накрывать стол? – спрашивает Соня, останавливая взгляд на мне. – В столовой? Или здесь, на кухне?
– Пусть папа решает, – говорит Алексей.
Не скрою, безумно приятно, когда в семье из четырех поколений ты до последнего остаешься главным авторитетом.
Я вырастил сильных сыновей. Титанов, которые переняли не только семейные ценности, но и мое умение вести бизнес. Сейчас они уже передают это своим детям.
– Мне все равно, где ужинать, – отвечаю приглушенно.
– А давайте поедим здесь, и пойдем с горячими напитками и пледами на террасу, – вставляет дочь, как обычно, вовремя. – Папочка?
– Пусть так, Тамила. Согласен.
– Супер! Всегда знала, папуль, что я твоя любимица!
– У меня нет любимчиков, – ворчу я, подавая правнуку выпавшую соску. – Передо мной, как перед Богом, все равны. Есть просто несколько хитрых жоп, обладающих даром трясти мое сердце.
– Жоп? Ладно я, пап, – выдает Тамила, не переставая посмеиваться. – Но зачем ты так про маму?
– А ее жопку я особенно ценю. Она была первым, что меня заинтересовало в Соне Богдановой в… В каком там году, Солнышко?
– Боже, Саша… – все еще краснеет, застыдившись. Я в восторге от этого! – Что за неуместные шутки, родной?
– У нас в семье все гиперсексуальные, мам. Ты не переживай. Никого не смущает, – вступается с ухмылкой мой старший сын.
– К тому же мы все читали твои книги, – добивает Алексей. – Там как бы… Без вопросов.
Кухня взрывается от хохота. Соня тоже смеется. У меня же при виде этого увлажняются уголки глаз. Возвращаю внучке правнука и подхожу к жене. Она замирает, поймав мой взгляд. Совсем как когда-то на вечеринке у Фильфиневича. Совсем как тогда… Вы знаете, глаза не стареют. Они таят тонны событий и пережитых чувств, но в целом остаются неизменными индикаторами. Столько лет прошло, а Соня не утратила способности без слов выражать свой восторг.
– Улыбка, – сиплю я, обнимая ее. – Конечно же, улыбка была первым, на что я обратил внимание в Соне Богдановой.
– Мы все это знаем, пап, – отзывается Тамила так же приглушенно, в тон мне.
И все притихают. Слышны только икота и агуканье младших. Но эти звуки, как ни странно, только углубляют уют.
– Девчонка, – протягиваю с улыбкой, глядя Соне прямо в глаза. Для меня она по-прежнему малышка, которую я стремлюсь оберегать. Нет никакой важности в морщинах и седине. Их я не вижу. Я всегда вижу ее – мою Соню Богданову. – Какой потрясающий фарт, что у меня получилось тебя завоевать.
Она смеется, но я вижу слезы.
И слышу слова, которым, как и нашим чувствам, нет срока давности:
– Я люблю тебя, Сашик.
– Я люблю тебя, Солнышко.
Дети, давая нам время, принимаются сами накрывать на стол. И чуть позже мы просто присоединяемся к ним, занимая каждый свое привычное место. Пока ужинаем, разговоры не утихают ни на секунду. Новостей, как всегда, много. А кроме них есть желание делиться своими мыслями и обсуждать каждую мелочь.
Пока перебираемся на террасу, кидаю на нос очки, чтобы набить сообщение еще одному важному человеку.
Александр Георгиев: Ты жив?
Даниил Шатохин: Ты, конечно, свежее меня на три месяца, но в нашем возрасте эта разница не равняется световому году.
Александр Георгиев: Рад, что жив. Но все же… Не думаю, что уместно употреблять слово «свежесть» в контексте тебя или меня. Лично я чувствую себя позапрошлогодним баклажаном, который случайно завалялся в уголке холодильника.
Даниил Шатохин: Ахаха. Увидимся на праздники, баклажан! Нас будет много!
Александр Георгиев: Удивил!
Даниил Шатохин: Вся же «пятерка» у тебя?
Александр Георгиев: Не обсуждается.
Конечно же, у меня. А как иначе? Хоть и разрослись наши семьи, никогда не возникало сомнений, что на праздники соберемся все вместе. Об этом давно нет нужды договариваться.
Долго сидим с Соней и всеми нашими детьми на террасе. Укутавшись в пледы и потягивая глинтвейн, вспоминаем сотни историй из их детства, которые до этого воскрешали уже тысячи раз. Однако удовольствие от обсуждений все так же велико. Смеемся до слез и рези в боках.
И самое любимое, когда мои взрослые дети кричат наперебой:
– Пап, пап…
– А расскажи, как…
– Папуля, а помнишь?..
Помню, конечно. Все помню. И дети, а с ними уже и внуки знают все эти истории наизусть. Но нравится им, чтобы пересказывал из раза в раз все эти моменты именно я. И мне нравится.
После этих воспоминаний и связанных с ними эмоций я всегда
