в которой оказывалась Япония. Одзаки и Кадзами были в числе тех, кто верно спрогнозировал перетекание инцидента у моста Марко Поло в полномасштабную войну. Не случайно Кадзами, принимая назначение генеральным секретарем кабинета министров в правительстве Коноэ, передал в 1937 году бразды правления в «Сёва кэнкюкай» именно Одзаки. На новом посту «Отто» стал одним из авторов концепции «Восточно-азиатской кооперативной организации», а затем, по мнению некоторых исследователей, и соавтором (вместе с членом «Сёва кэнкюкай» Ябэ Тэйдзи) идеи «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания»[610]. Фактически это было политико-философское обоснование расширения границ жизненных интересов империи, куда включались теперь не только Китай и Корея, но и советский Дальний Восток вместе с Курилами и Сахалином, Восточная Сибирь, Монголия и Тибет, а позже – и Австралия с Новой Зеландией. Да и сам принц Коноэ еще с университетских времен публиковал работы по концепции нового мирового устройства, где первую скрипку будет играть Азия, а не Европа и Америка. Неудивительно, что он явился ревностным сторонником новой парадигмы развития мира – она обосновывала его идеи о господстве Японии в Азии и вообще евразийской ориентации Токио. Антиатлантистские взгляды принца смыкались с геополитическими идеями Хаусхофера, которые в Токио, как мы помним, представляли видный журналист доктор Зорге, посол Германии генерал Отт и специальный посланник Риббентропа доктор Штамер.
Особый взгляд Одзаки на политику Японии проиллюстрирован рассказом его агента Каваи Тэйкити, который относил его к началу Второй японо-китайской войны (1937 год), событию, глубоко потрясшему советника премьера. Журналист рассказал своему другу, что на Западе есть сказка о стальном корабле, плывущем среди льдов Северного Ледовитого океана: в определенный момент это судно «стало ощущать, что какая-то неведомая сила увлекает его в сторону от намеченного курса. Как ни старалось судно стать на курс, все было тщетно. Неодолимая сила стремительно влекла его к острову. То был магнитный остров, и вот судно стремительно ударилось о берег и разбилось на куски…». Одзаки спросил тогда Каваи, не кажется ли тому, что «судьба Японии похожа на это судно»[611], и, несомненно, видел себя в числе тех, кто обязан был помочь японскому кораблю взять верный курс и спасти «Острова» от неминуемой катастрофы. Другое дело, что` это был за курс.
Как и Зорге, Одзаки никто не смог бы упрекнуть во внешних проявлениях симпатий к коммунистам, но незадолго до ареста полиции стало известно о значительно более конфиденциальной, чем мысли об уклоняющемся от правильного курса корабле, концепции советского агента: об идее «Общества нового порядка в Восточной Азии». На допросах в Сугамо Одзаки пришлось отвечать на вопросы не только о сотрудничестве с Зорге, но и об этом, весьма романтическом, даже утопическом, прожекте: «Я считаю, что, как ближайший срок, поворот Японии к социальной революции может произойти с первой или второй половины 1942 г. О таких перспективах я говорил Зорге еще в июле 1941 г. <…> Тесная связь трех наций (Японии, Китая и Советского Союза. – А. К.) будет началом создания содружества наций в Восточной Азии. Я вовсе не думаю, что созданное таким образом государство сразу станет коммунистическим государством. Это может быть государство так называемой “новой народной демократии”, основу которой составлял бы суньятсенизм. В Японии формой переходного государства могла стать социалистическая национальная община, сохраняющая японские особенности».
Под «особенностями» Одзаки имел в виду и сохранение императорской системы – совершенно неприемлемый вариант с точки зрения неяпонских коммунистов, но единственно возможный для японцев, а помощник Зорге, вне всяких сомнений и невзирая на всю его преданность марксистской идее, в первую очередь оставался японцем. На современный взгляд, это может показаться странноватым сочетанием, непознаваемым парадоксом, но на самом деле так и было: все эти десять лет Одзаки был фанатичным коммунистом («Я – коммунист, – говорил он следователю. – Мы мечтаем о том, чтобы разрушить современную капиталистическую систему, основанную на противостоянии классов, и создать бесклассовое коммунистическое общество») и в то же самое время сторонником сохранения императорской системы в Японии.
Сознательно или нет, но, отвечая на вопросы следователей, он прошлым числом привязывал свою работу на Москву к этой идее, представляя свою разведывательную деятельность и, что гораздо более важно, деятельность политического лоббиста, человека, который едва не сделал японского премьер-министра агентом влияния иностранного государства, как часть реализации концепции построения новой Японии. Одзаки совершенно искренне писал жене из тюрьмы: «Я думал, что нельзя будет избежать войны с США и Англией (и всеми силами приближал ее. – А. К.). Я всегда ратовал за независимость Азии (от атлантических стран. – А. К.)… В то же время моим идеалом была полная гармония, которая бы царила между всеми нациями. Единственным моим недостатком было то, что я был мечтателем. Но, как ты сама знаешь, я никогда не мог ограничиться личными интересами»[612].
Свои взгляды Одзаки аккуратно, но убедительно излагал Коноэ и его помощникам, став в 1938 году внештатным советником кабинета министров, и, как он сам выразился, «нет нужды говорить, что информация, полученная в кабинете, передавалась Зорге». Ситуация с допуском японского журналиста к секретным материалам напоминала аналогичное положение нашего героя: для советника премьер-министра не существовало тайн в политике островной империи. Одзаки свободно заходил в кабинеты секретарей премьера и кабинет генерального секретаря кабинета министров, где знакомился с документами, имевшими отношение к его проблематике, то есть к самому насущному в предвоенной политике Японии вопросу – китайскому. К тому же хозяева этих кабинетов хотели знать мнение Одзаки и по другим самым важным вопросам, а потому он присутствовал при обсуждении серьезнейших для страны тем и, «естественно… сообщал эту информацию Зорге и высказывал ему свою точку зрения на развитие политической ситуации»[613].
Когда же на смену этой полуофициальной деятельности пришла еще менее официальная, но не менее ответственная работа в «Асамэсикай», то к числу «агентов влияния» добавился сын убитого в 1932 году премьер-министра Инукаи Кэн, служивший советником Чан Кайши и, естественно, тоже бывший серьезным знатоком Китая. Там и тогда – за завтраками два раза в месяц, а позже и еженедельными, Одзаки мог напрямую общаться с принцем Коноэ. Эти завтраки дорого стоили родственнику императорской фамилии: спустя год после ареста группы Зорге его вызывали на допрос, и тогда Коноэ заявил, что не был с Одзаки даже знаком, как и не осведомлен оказался о его службе в качестве советника кабинета министров[614]. Дополнительных вопросов к отпрыску рода Фудзивара у следствия, видимо, не возникло. Один из друзей Коноэ позже говорил, что в таком отчаянии принц пребывал лишь дважды в своей жизни: в день ареста Одзаки и в день объявления капитуляции Японии (15 августа 1945 года)[615]. При этом сам Зорге на суде выразил удивление, что утечка информации из кружка «Асамэсикай» вообще может рассматриваться
