и носят юбки?
– Ах, вы сволочи! А я уже хотела обоих вас позвать!
– О, в тебе проснулась ревнивая-Ольга! Так это другой разговор, моя царица! Я, как Владимир, должен выбить из тебя всю эту мужицкую дурь! Своим красным-солнышком.
– Тащи свою задницу на наш разделочный стол!
– Знаешь, какое было у меня прозвище в школе?
– Банан?
– Николай-палкин! Как у царя Николая. Догадываешься – почему? Он такой царский. Мои подруги называют его «царский десерт». Спроси у Дины, какой он сладкий! Она продолжала им наслаждаться даже тогда, когда я сделал вид, что сплю. Не желая смотреть на то, как она запрыгнула на Банан сверху. Высосав после этого из него весь крем! И всё никак не могла остановиться, требуя и требуя от него добавки. Языческими методами. Потому что я тогда уже давно уснул
И снова услышали звон пощёчины.
– Никогда меня больше не целуй! Шлюха!
– Да врёт он всё! Он уснул, как только я начала у него сосать!
– Тут же кончив! Во всё горло! Заставив её трубить в мой горн «Утренний подъём»! Пока он снова не встал, как пионер, на всё готовый.
– А у меня она сосала прямо в отделе, пока не было клиентов! В примерочной. Каждый день! Спроси у неё, она тебе это подтвердит.
И снова услышали звук пощёчины.
– Ну, что, вы всё ещё трахаетесь?
– Тогда мы идём к вам!
– В исправительно-колониальных целях? Ко мне! Бегом, марш! А ты, шалава, стой в углу и смотри, как они оба будут меня трахать! Ты наказана.
– «Смотри и завидуй, я гражданин, а не какая-нибудь Шотландка!» – усмехнулся Зевс над ними обеими стихами Маяковского, залезая на Шотландку. Та хотела на него разозлится и что-то заорать, но Ганимед тут же заткнул ей рот… кляпом. Заставив петь горловым пением. В свой горн.
Но Зевс пожалел Дину (минут десять), встал с Шотландки и дал ей слизать свой крем. Пока та делала вид, что его десерт совсем не сладкий. Чтобы снова не получить пощёчину.
От Ганимеда, когда он через пять минут заставил её проделать ровно тоже самое. С тем же кривым лицом.
От того что Шотландка пошла на кухню ловить Зевса, снова бегая за ним по всем комнатам. Как ревнивая Гера. Поймав его лишь в прихожей. И грубо надругавшись. Прямо на полу. С когтями.
Заставив его после этого прямо посреди ночи идти с ней за вином.
На обратном пути ещё раз, прямо на лавочке, отомстив Дине. Пока таксисты полчаса носились мимо. И иногда пи-пикали. Мол, так держать!
(Рекламный ролик)
И допив после этого свального греха на кухне водку, Зевс и Ганимед начали откровенно угорать над ними. И их бессмертным в веках действом. Поклявшись друг другу однажды всё это всенепременно описать! И обстебать! Назвав это не иначе, как…
– «Битва в кальсонах»! – торжественно предложил Ганимед.
И Зевс попытался сделать это в прозе, подумывая даже над тем, чтобы назвать так одну из своих лучших книг, а Ганимед – в стихах:
– Такие прически, как у тебя, носят с позволения близких и по наставлению…
– Мебели в кухне.
– Такую походку, как у тебя, имеют обычно…
– Не снимая туфли.
– Такие рубашки, как у тебя, носятся…
– По бездорожью.
– Такая музыка, как слушаешь ты…
– Крутит мозга сустав, протезируя ложью.
– А я люблю валяться на полу.
Водку я люблю пить в трусах!
Истерично требовать любви!
И играть на рояле в кустах.
Или гулять со шмайстером по парку,
С улыбкой искренней услуги предлагая.
В бетонный пол две семечки «горчичные» сажая,
Полив струей свинца, ждать урожая.
Если ты думаешь углом головы…
– Если в локтях закончилась смазка,
Облей себя творчеством и дотла сожги,
Лишь на углях души затанцует Сказка!
Без одежд надежд, как у всех невежд.
– А я люблю валяться на полу.
Водку я люблю пить в трусах!
Истерично требовать любви!
И играть на рояле в кустах.
Ведь такие манеры, как у тебя, заставляют…
– Контейнерами поляны.
Такие знакомства, как у тебя, заводят…
– Лишь тех, кто и так в шрамах.
– Такие, как у тебя, вопросы не задают…
– По задницам бляхой!
Ими душат душные сны души,
Слезами крошась по ночам от страха.
– Ты меня спросишь, как всегда,
Что я люблю хоть иногда?
Я люблю валяться на полу…
– И кувалдой духа вбивать верблюда в иглу!
То есть внеся в стихи Ганимеда свои не менее божественные коррективы. Как, много позже, и в «Зеленые вагоны Грина», как предложил Ганимед после шумной попойки у вагоновожатого, который читал им рассказы Александра Грина. Отправившись с ним прямо на этом зелёном поезде в турне по всей стране. Останавливаясь лишь на вынужденных остановках, выбегая на улицу в туалет. Между его рассказами. То есть – сделав попутными все те ветра, которые надували паруса воображения самого Александра Грина. Делая его грубоватый парусиновый язык столь же выпуклым и стремительным, как и на тех корветах, которые постоянно штурмовали его поклонников. Выплывая из тумана их обыденности. И заставляя их, находясь уже у него в плену глубоко в трюме, терпеливо ждать, ловя снизу лучи света его новых и новых рассказов, как рабы – похлёбки, нетерпеливо сглатывая слюну предвкушения. То есть столь же трепетно, как та его горячо любимая всеми героиня Ассоль, что позволила им влюбится во всех своих подружек из его многочисленные повестей и рассказов. И вагоновожатый настоятельно советовал им обоим, и Зевсу и Ганимеду, почитать его рассказы. Как почитал он его и сам, разливая в вагоне по стаканам пиво. Живописуя, мечтательно закатив глаза в туманный, далекий тогда от них «Зурбаган», его творчество. Всем своим поведением – стуча кулаком о стол! За что уже давно получил от своих близких прозвище «Грин». Когда глаза его становились от выпитого столь же алыми, как паруса покорившего его рассказа. Пока они, сидя в вагоне поезда, стремительно мчались в ночи, то и дело постукивая стаканами в такт колёс, и слегка покачиваясь на поворотах речи, покидая свой небольшой городок, который всё уменьшаясь и уменьшаясь для них, снисходительно улыбался им в окно кривой улыбкой бухты, сверкая жёлтыми фиксами ночных огней. Пока они продолжали пить и по очереди читать вслух то, что они больше всего любили. Кто мог – то, что он сочинил он сам, кто не мог – то, что вдохновляло его снаружи, из чужих книг. Во всё тех же зелёных вагонах, которые стояли на запасном пути. Отцепленные от локомотива. Но на самом деле – колесили по всей стране! В литерном
