И вот – приглашение с родины. Изругав себя старым ослом, Челлини покинул спокойное пристанище под сенью щедрой длани французского самодержца и рванул на юг. Во Флоренцию. К интригам. К завистникам. К препонам. К славе.
Герцог Козимо – покровитель искусств, арбитр изящества, встретил его на вилле Поджо-а-Кайано, что украшает местность в десяти милях от Флоренции.
Роскошная зала, убранная гобеленами и наилучшими античными скульптурами, вызолоченное кресло, благосклонный взгляд знаменитого владыки, надменный взгляд его испанской супруги, незаметная суета слуг. Челлини, привычный обращаться без стеснения и страха с вершителями судеб, просто и прямо стоит посреди великолепия, ведь он сам – творец, красота – его жизнь.
Герцог выдержал приличествующую паузу и повел речь.
– Мой Бенвенуто! Мы рады видеть тебя в нашем доме, на нашей земле! – Козимо небрежно одергивает широкий рукав и указывает гостю на кресло пред собою.
– Я ваш покорный слуга, ваше светлость! – Челлини почтительно гнет спину и усаживается. – Что будет угодно вашей милости мне повелеть?
– Оставь, оставь, Бенвенуто, эти лишние слова! Я хочу, что бы ты видел во мне друга и покровителя, но никак не «светлость» и господина. Я не собираюсь повелевать, я прошу тебя.
– Ваша светлость, счастлив и горд называться вашим другом и с наслаждением принимаю ваше покровительство! В чем же суть вашей просьбы, позвольте осведомиться?
– Как ты знаешь, проклятая республика сокрушена и Медичи в моем лице вернули городу законный престол! Я считаю нужным это славное событие увековечить. Нужен символ победы! Нечто такое, что будет напоминать потомкам о великом этом деянии и предостерегать от ошибок прошлого.
Герцог поднял глаза и задумался. Молчал он довольно долго, а под конец изрек:
– Персей! Огромная статуя, прекраснее всех античных шедевров! Персей с отсеченной головой Медузы! Вот это то что нужно, я много размышлял и пришел к такому выводу. Медуза – республика, а герой – законная власть! Аллегория изящна и понятна. Я считаю, что ты сможешь выполнить эту работу. В мраморе ли, металле – на твое усмотрение художника. Вознагражу тебя я так, что ты и думать забудешь о милостях короля Франциска, которого, я слышал, ты повсеместно восхваляешь и превозносишь.
Челлини не мог поверить, что слышит то, что слышит. Ему даже не пришлось уговаривать герцога, склоняя к выбору темы. Козимо сам указал на его мечту и не повелел, а попросил её выполнить. Итак, Персей!
Бенвенуто в три дня вылепил восковую модельку в локоть высотою. Ему даже не требовалось заглядывать в эскиз, ведь он жил в его памяти, в голове, в кончиках его пальцев.
Вышло превосходно, а иначе и быть не могло. Бенвенуто был безмерно хвастлив, но никогда не лгал. Не мог солгать он и о безмерной величине дарования своего и мастерства. Все что он делал: от грифельных рисунков и мелкой ювелирной работы, до сладкоголосых арф или полноразмерных статуй, получалось блестяще.
Не было неудачи и в этот раз.
Герцог пришел в восторг.
– Бенвенуто, друг мой! Сделай Персея не хуже своей модели в полную величину и я прикажу поставить его на площади Сеньории! Это будет великолепно.
– Ваша светлость, смею напомнить, что там уже стоят Давид и Юдифь великих Микельанйоло и Донателло. И, хотя, статуя будет в десять раз лучше модели, моя работа недостойна сравнения с великими произведениями Школы.[114]
– Бенвенуто, это мне решать, я достаточно повидал разного и достаточно разбираюсь в искусстве. Работай, твори, я прикажу обеспечить тебя всем необходимым.
И вот тут-то и начался ад.
Челлини не догадался оформить отношения с Медичи договором, как полагается. А герцог перепоручил его мажордому. Пьер Франческо Риччи сразу невзлюбил Бенвенуто. А когда тот в своей обычной манере публично наорал на него из-за устроенной волокиты, сказав: «Такие, как я рождаются раз в тысячу лет, а такие как ты входят в каждую дверь десятеро в ряд», Риччи его люто возненавидел.
Маслица в огонь добавлял давний недоброжелатель Челлини Баччо Бандинелли – посредственность и бездарь, зато хитрейший и проворнейший делец, доивший герцогскую казну с завидной регулярностью на почтенные суммы. Надо полагать, что делился он при этом с Риччи самой щедрою мерой, заполняя ойкумену города своими поделками, кои, даже у людей неискушенных, часто вызывали смех.
Как-то раз, Челлини в запальчивости сказал все что думал о его Геркулесе, который попирал мраморными пятами площадь перед Палаццо Векья. Сказанная статуя заслуживала насмешек горожан еще и потому, что всем было известно: на неё был угроблен кусок мрамора, что хитро увел Баччо у самого Микельанжело.
Челлини, разозленный тем, что Бандинелли изводил его наушничеством и тем, что постоянно чинил препоны в найме толковых работников, бросил в лицо своему недругу обвинения в бездарности. При герцоге, при всем дворе. А гордость Баччо, того самого Геркулеса, расписал без прикрас, как обычно громогласно, и, что еще обиднее, очень точно и правдиво.
– Геркулес твой, напоминает мешок набитый дынями, зачем-то поставленный стоймя возле стенки. Ноги прилажены к тулову непонятно как, и непонятно как человек смог бы на них устоять, а руки похожи на луки седла вьючного мула. А голова? Да если остричь с неё волосы, там места для мозгов не останется, как нету их у тебя самого.
Баччо взъярился и обозвал Челлини содомитом и содомитищем, забыв совершенно, что находится в высочайшем присутствии. Тот, как водится, в долгу не остался, так что от неминуемой расправы Баччо спас только герцог.
Бандинелли затаил зло и все ему припомнил. Беда в том, что мрамор Челлини для статуи Аполлона и Гиацинта – попутного герцогского заказа, должен был поставить именно Баччо. Ослушаться приказа Козимо он не мог, но камень привез самый растресканный и размытый водою.
Челлини вывернулся со всем изяществом, изваяв из негодного материала превосходные фигуры, но спокойствия ему, понятно, это не прибавило. Хладнокровность и уравновешенность никогда его не отличали, и тут вдруг такие обстоятельства.
Пьер Риччи с упорством, как принято говорить «достойным лучшего применения», задерживал выплаты, не присылал материалов. Челлини был вынужден выкладывать собственные деньги, для чего постоянно брал разные мелкие заказы, никак не ускорявшие главную работу – фигуру Персея.
Этим бесстыдно пользовалась жена герцога Элеонора ди Толедо, применявшая руки мастера для нескончаемого женского украшательства. Отказать ей он не мог, да и золото было необходимо для продолжения работы. Герцогиня, надо сказать, видела очень мало толку в бесполезном бронзовом болване, и сердито кривилась, когда Челлини ссылался на подобную занятость.
И вот, все мучения позади. Годы мучений.
