Благодарим и прощаемся, надо ехать. Хотелось поговорить, расспросить, но назойливым быть не годится, да и ехать нам еще далеко, впереди ночевка, и завтра к утру надо быть у Родионова. Сели в бричку. Уже я не бегу, уже у меня не болит зуб, и какое-то чувство радости от того пополнения, которое получат наши бригады, хотя боль дает себя знать, а может, она это по старой памяти.
Вот так состоялось первое знакомство мое со знаменитым родионовским полком.
* * *
К ночи приехали в деревню, где должны остановиться. Попросились в хату, нас гостеприимно приняли, устроив и Марту. Но мы долго еще не спали, все перебирали свои впечатления от первых встреч. А от хозяев мы узнали, что родионовцы ведут себя, как бойцы Красной Армии до войны, никого не обижают и порядки у них, как у наших красноармейцев, даже форму носят нашу, из них многие командиры, настроены они сильно против Гитлера.
Проснулись рано, ждали времени, в нетерпении увидеть своими глазами самого Родионова. Быстро позавтракали неизменной бульбой с яичницей, запили молоком, поблагодарили хозяев и уже запрягали Марту в четыре руки, чтобы ехать в расположение полка.
Утро было пасмурное, но светлое, ночью опять прошел дождь, стояли лужи, и двигаться быстро мы не могли, потому нервничали, ехали молча. Встреча предстояла непростая, все-таки полковник и бывший власовец, прошедший плен. Нас тоже вербовали в плену и в украинскую армию, и во власовскую, а тут он сам вербовал. Что в нем такое, что за сила в этом человеке, что сумел он столько людей верных набрать, а потом такую махину против немцев же и повернуть? И в Германию его немцы возили, и в Париж к нашим эмигрантам, белым офицерам. Находясь в Берлине, Родионов был у Гитлера на приеме и получил личное его разрешение остаться со своим полком. Этого подробно объяснить, почему он разрешил, я не могу, нам о Родионове Лобанок рассказал, а ему рассказали в штабе партизанского движения в Москве и просили поточнее разузнать, что за полк, какие цели у Родионова. Вот мы и ехали в разведку, к своим. И нужно договориться о встрече Родионова с Лобанком. Так в Москве решили, а как все будет?..
К двенадцати часам показалась деревня, и нас остановил караул. Расспросили, кто такие, мы назвались, о существовании нашей бригады они знали, так как во время блокады принимали участие в боях. Показали на сруб, сарай большой на краю деревни, там находится Родионов со штабом.
Немного проехали — вдруг два выстрела! — и много людей, бойцов и женщин деревенских, побежали к дому в глубине сада. Мы остановились. Но долго нам не дали стоять. Появился часовой. Узнав, что едем к Родионову, взял лошадь под уздцы и отвел к часовым у ограды штаба, где опять нас расспросили.
Привязали лошадь к забору и пошли с Николаем в штаб, часовой впереди. У дома велел подождать:
— Доложу.
Возле штаба быстро собирались бойцы, что-то живо обсуждали, были взволнованы и наперебой рассказывали. Но нас уже позвали к Родионову.
Родионов сам вышел к нам и пригласил войти. Он был в русской форме полковника, небольшого роста, худощавый, говорил отрывистыми фразами. В нем была властность и привычка командовать. Сразу спросил:
— Кто вы, откуда вы? Вы слышали и знаете, наверное, что мы стали 1-й Антифашистской партизанской бригадой.
Мы ответили утвердительно, показали документы и добавили, что потому и приехали — по поручению нашего комбрига, который передает ему привет и поздравления с переходом, а также выражает желание с ним встретиться, где и когда — комбриг просил уточнить. Затем я рассказал о планах издания плаката с фотографиями его части. Ему это очень понравилось, он объяснил, к кому мы должны обратиться, чтобы нас провели в части. Но тут вбежал боец, стал докладывать:
— Только что полицай из соседней деревни убил свою жену из-за ревности, что она ушла с нашим начальником разведки…
Родионов остановил бойца, сказал, что разберется, и отпустил. Было видно, как неприятно ему, что с этого случая началась наша встреча.
Беседа наша долгой не была, Родионов торопился, поэтому предложил нам отдохнуть:
— Скоро время обеда. Прошу на обед, хотя и солдатский. Кухня у нас в лесу, но это недалеко, там и поговорим. Потом с людьми встретитесь. — И спросил: — Где вы остановились?
Я показал на телегу нашу возле кустов у забора, сказал, что там и будем спать, в бричке.
— Тогда располагайтесь здесь, во дворе на сене, — решил Родионов. — Здесь и переночуете.
Стреножив, пустили кобылицу пастись на лугу, бричку оставили возле штаба и пошли к скирде под навес. Расспросили у бойца, что произошло утром, почему случилось это убийство? Оказалось, вместе с командиром разведвзвода пришла в эту деревню и его подруга, которая была женой полицейского, — узнав, что ее возлюбленный перешел на сторону партизан, она тоже решила уйти в партизаны. Но следом пришел муж. Утром на рассвете проник в лагерь, нашел шалаш, который только что сложил командир взвода, и на глазах у всех застрелил в упор бывшую свою жену. За измену, из-за того что переночевала в палатке командира, а потом ушла за ним. Застрелил прямо в шалаше, а проснувшийся родионовец выстрелил в полицейского, но тот ушел. Никого больше не тронул, ушел в свою деревню. В той деревне полк стоял давно и снялся с места — переход от немцев был настолько внезапным, что даже семейные, личные отношения не успели выяснить, все рвалось по живому. Еще вчера днем и полиция, и родионовцы служили в одном гарнизоне, все было как среди своих людей, и сегодня никто не подумал остановить входившего на территорию — уже партизанской части — полицая.
На меня и Николая это произвело очень сильное впечатление. Казалось, мы были среди своих, борющихся на стороне партизан. И вдруг увидеть и ощутить это чувствами, что вчера они были нашими врагами, что для них полицейский еще не стал чужим, они еще мыслили в двух горизонтах: в них еще жило вчерашнее, а уже сегодня они именовали себя (так как расстреляли немецких начальников) партизанами, Первым антифашистским полком. Но русский полицейский, который был с ними, еще оставался для них непонятым, как с ним поступить, и не перешел в категорию врага, он еще представал как обиженный, у него увели жену. Он застрелил свою жену, и они примирились с этим, как с актом правосудия, и дали ему уйти. Это было для нас непостижимо и ужасно.
Страсти обязательно приводят к конфликту. Потому что страсть натыкается на страсть и ей трудно уступить дорогу. Этот случай с родионовцем и полицейским. Это не была борьба за родину, за советскую власть. Это была распущенность и неумение держать свои страсти в узде. Нас это очень поразило. Сразу же пришел на ум уклад нашей жизни, целомудрие партизан в нашей бригаде. Не зря так ревностно следили за тем, чтобы не было отступлений от этого правила. Нельзя было разрешить, например, пить, так как это снимало ограничения у человека и он оказывался во власти страстей. А так как в это время все решалось силой и оружием, то и решение этих вопросов должно было привести к применению оружия внутри бригады.
В 1942 году я не помню случая, чтобы я видел пьяного партизана. Это время стояло на кульминационной точке моральной красоты человека. Нам нужно было вселить веру в народ, что в партизаны уходят не для того, чтобы найти новую жену, и не для того, чтобы напиться водки. И народ стал верить в чистоту и преданность борьбе людей, лесных солдат.
