..лукаво проникает сквозь зазор Меж сущностью Царицы и царицей. Он должен непременно получить ответ на взаимосвязь между плотью и духом, прежде чем познать чистую интеллектуальную любовь.
Но этот замысел обречен на провал: реальные действия, которые не позволили Логрии стать королевством Грааля, — это невольный инцест (кровосмесительная связь) Артура с Моргаузой (Морганой) и столь же случайное убийство Балином собственного брата и нанесение Плачевного Удара. Обе пары персонажей действуют слепо, и в совершаемых ими преступлениях нет их личной вины, за исключением проявления падшей, греховной природы человека, все поступки которой проявляются глубоко под поверхностным планом Логрии.
И тем не менее именно из этого краха вырастает критерий успеха. Грааль не может появиться во всей Логрии, но не поврежденные грехом люди Логрии вполне достойны появления Грааля. И здесь Талиесину предстоит новая задача — приготовить ему путь. Окружение великого барда — инструменты его воли; в основе их усилий лежит спасение, достигаемое через посредство поэзии и чувств, что является функцией самого Талиесина. Именно Талиесин на правах главы этого «Братства спасенных» приветствует первых из будущих служителей Грааля, прибывших ко двору, — Персиваля и его сестру Бланшефлор. В результате козней Мерлина и Брисена рождается Галахад, появившийся на свет ценою безумия его отца, Ланселота, — вина, которую Галахад впоследствии загладит и вернет отцу рассудок Галахад а вверяют заботам Бланшефлор, и весь период его юности отражен в одном-единственном стихотворении: «Паламед до принятия христианства». Паламед терпит крах в своих исканиях; интеллектуальная любовь — не для него. Но итогом его разочарований становится его крещение и обращение в христианство: вера как спасение от неверия.
Появление Галахада происходит вечером, накануне крещения Паламеда; о его прибытии в Камелот мы слышим от Талиесина, Гарета и раба, которые горячо обсуждают это событие. Их беседа настолько жива и поэтически усложнена, что даже КС. Льюис признавался, что в ней есть пассажи, которых он просто не понимает. Что касается нас, то мы уловили здесь важнейший образ: союз плоти и духа, которым должна была стать Логрия, достигнут в одном-единственном избраннике. Никому, за исключением трех достойных, не удалось попасть в замок Карбонек; все остальные рассеялись по Британии. Силы Броселианды отступили.
Паламед находит решение этой проблемы: все то, что он считал тупиками для себя — любовь, слава, ирония, — на самом деле пути к великой цели. Счастливый от сознания этого, Паламед умирает.
Итак, теперь достигнуты кульминация и одновременно антикульминация сюжета. Грааль обретен ценой гибели Круглого Стола. Так, с одной стороны, триумф, описанный в стихотворениях «Персиваль в Карбонеке» и «Последнее путешествие», уравновешивают несчастья в таких стихах, как «Созерцание Мордреда» и «Молитвы папы». Мордред видит, что идеализм в рушащемся королевстве сменяется эгоизмом, и заявляет: «Я сделаю свой выбор и буду восхваляем за него». Для него Грааль — бесполезный или даже мифический котел изобилия:
Отец мой вынашивал мысль о Граале — источнике счастья, а я обойдусь без подобной волшебной механики. Но коль он окажется вправду таков, как о нем говорят, я дюжину рыцарей тотчас пошлю, чтоб забрать его. Мой повар, ей-ей, будет рад, коль котел Керидвен[446] появится вдруг на его очаге… Но Мордред совершает ошибку и умирает; лучшие сыны Логрии приходят в Карбонек и обретают Грааль. Когда же Грааль переносится в Саррас, Логрия погружается в пучину хаоса, из которого некогда восстала. Талиесин распускает свое братство, и перед расставанием они собираются в последний раз, во плоти или в духе, на мессе, которую совершает Ланселот. Миссия исполнена до конца; все, что можно обрести и достичь, обретено и достигнуто. Возглас Ланселота «Ite, missa est»[447] служит сигналом к необратимому рассеянию братства, и «тот, кто прежде был Талиесином», медленно уезжает прочь.
Итак, эти поэмы глубоко символичны и нелегки для восприятия, но насыщены идеями. Поэт у Уильямса борется, порой безуспешно, с философом. Однако стихи сами по себе блистательны и чеканны, как заклинание; слова льются и звучат, как старинная музыка. Приведем лишь два резко контрастирующих примера. Так, Талиесин приходит на мессу Ланселота в самом конце поэмы «Талиесин в Логрии»:
Я пришел к алтарю, когда росою сверкала трава, и он, не священник по сану, воспел священные мессы слова. Алтарь был весьма древний камень, лежавший поверх камней из стен Карбонека и Камелота и Ворсовых костей. В броне и доспехах он предстоял пред земляной солеёй; львы скалились на его одеянии, окропленном кровью живой, глядя в разные стороны; у него — ни шлема и ни меча и руки пусты, как у лютеран, что стоят, молитву шепча. Строго продуманная простота лексики и места действия резко отличаются от следующего пассажа, являющего собой кульминацию миссии Талиесина: заклинаний Мерлина и Брисена в начале мессы. Великолепие всегда было одним из атрибутов Грааля, и в этом пассаже Уильямс раскрывает ее всеми доступными лексическими средствами в образах, которые, «будучи созданы однажды, становятся для нас одним из средств, посредством которых мы соприкасаемся с реальностью»:
