12 апреля к Гитлеру в последний раз прибыл фельдмаршал Кессельринг, видимо, желая получить информацию из первых рук. Фюрер не оставил никаких сомнений насчет того, что сам он еще не сдался. Кессельринг не дал ввести себя в заблуждение и, вероятно, после этого посещения отбыл с намерением действовать по собственному усмотрению. Внешне же он по-прежнему держался с присущим ему оптимизмом, ибо всегда считал, что тем самым внушает своим людям мужество даже в самом мрачном положении.
Вечером 12 апреля приехал Геббельс. Он привез завораживающую весть о смерти Рузвельта. По всем бункерам Имперской канцелярии мгновенно разнеслось его мнение, а скорее надежда: смерть эта означает поворот в судьбе Германии! Он видел в этом «перст всемогущей истории» и говорил о том, что здесь вновь проявилась «справедливость». Гитлер отнесся к смерти Рузвельта более трезво, без большого оптимизма, но не исключал того, что она возымеет для нас политические последствия. Он упомянул о том, что Рузвельт всегда бесцеремонно обращался с Англией и всегда видел свою цель в разрушении возвеличенного Великобританией колониализма. Но Геббельс уцепился за соломинку и настроил прессу на то, чтобы она прокомментировала сообщение о смерти Рузвельта в положительном для Германии духе. Он рассчитывал на возникновение противоречий между Западом и Востоком и стремился, в меру своих сил, эти противоречия разжечь.
Тот день, 12 апреля, запомнился лично мне еще одним незабываемым событием. Шпеер устроил в полдень прощальный концерт оркестра Берлинской филармонии и пригласил также меня. Зал ее еще более или менее сохранился. Концерт перенес меня в другой мир. Вместе со Шпеером и гросс-адмиралом Деницем мы слушали финал из «Сумерки богов» Рихарда Вагнера, виолончельный концерт Бетховена и 8-ю симфонию Брукнера. Потрясенные музыкой, мы молча отправились через совершенно разрушенную площадь Потсдамерплац в обратный путь в Имперскую канцелярию.
Тем временем Гитлер принимал меры, чтобы обеспечить преемственность командования на случай расчленения территории рейха на северную и южную половины. 15 апреля он дал приказ, которым передал командование в северном районе Деницу, а в южном – Кессельрингу. Этот приказ Гитлер на следующий день сопроводил обращением к солдатам Восточного фронта, поскольку просто с часа на час ожидал наступления русских через Одер. В последние дни он неоднократно говорил с командующим действующей на Одере 9-й армии генералом Буссе, подбрасывая ему все имеющееся еще в распоряжении оружие. Последней надеждой фюрера был успешный отпор этому наступлению. В своем обращении он провозгласил: «Берлин останется немецким! Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не станет русской!». Указывая на смерть Рузвельта, Гитлер заключал: «В момент, когда сама судьба убрала с лица земли величайшего преступника всех времен, решается вопрос о повороте в ходе этой войны».
Я по сей день не могу дать убедительного ответа на вопрос, было ли то тенденциозным оптимизмом или же Гитлер сам верил в это, причудливо смешивая фантазию с действительностью. Мое понимание предстоящего было твердым уже несколько месяцев. Русские и американцы захватят всю территорию Германского рейха. Никаких признаков того, что они остановятся прежде, чем в их руках не окажется его последний метр, не имелось. Питаемую Гитлером в последние месяцы надежду на распад в этот момент западно-восточного альянса я никогда не разделял. Его политические идеи значительно опережают события: разногласия между Западом и Востоком, по моему убеждению, дадут себя знать только после окончания войны. Надежды на своего рода Губертусбургский мир уже давно иллюзорны.
Таким образом, ход событий неотвратимо вел к безоговорочной капитуляции. Как сложится конец войны для меня лично, было мне совершенно неведомо.
Русское наступление через Одер началось 16 апреля с длившегося целых полтора часа ураганного артиллерийского огня – самого мощного по своей массированности за всю историю войн. Затем Красная Армия пошла на штурм, который оборонявшимся поначалу удалось выдержать. Но после вторичного полуторачасового огневого налета всей сосредоточенной артиллерии во второй половине дня русским удалось прорвать немецкую линию обороны от Кюстрина до западного берега Одера. 17 и 18 апреля они продолжили свои усилия с целью закрепиться на его западном берегу первоначально в районе южнее Франкфурта-на-Одере.
В следующие дни весь наш Восточный фронт рухнул. Красная Армия сразу же ввела в прорывы свои танковые соединения и закрепилась на захваченных позициях. Отсюда она в ближайшие дни продолжала свои наступательные операции – то севернее Берлина в районе Ораниенбурга, то южнее Берлина, в районе Цоссена. Не требовалось особенно проницательного военного ума, чтобы констатировать: Красная Армия стремится окружить столицу рейха. Контратаковать ее еще можно лишь на отдельных участках. На юге армия Буссе, а позднее армия Венка отступали дальше на запад через Эльбу, а на севере от Берлина пока держались последние немецкие соединения под командованием обергруппенфюрера СС Штайнера и генерал-полковника Хайнрици. Но и они не устояли перед превосходящими силами противника и, уже не сумев организовать упорядоченную оборону, были смяты и отброшены.
В эти дни Гитлер вплоть до 23 апреля следил за боями с огромным напряжением, неоднократно вмешивался в вопросы командования, но затем каждый раз видел, что со своей стороны больше уже ничего поделать не может. Наиболее ясные и трезвые доклады об обстановке делал на ее ежедневных обсуждениях подполковник генерального штаба Ульрих де Мезьер. Как правило, он ночью коротко и ясно, без всякого приукрашивания, обобщал последние события прошедшего дня.
На большинство присутствовавших это производило впечатление, и даже фюреру нравились его точные формулировки. Поскольку хороших вестей с Восточного фронта, судя по положению дел, ожидать не приходилось, он тем более ценил трезвую и лишенную пафоса манеру де Мезьера докладывать обстановку.
На обсуждение обстановки 20 апреля 1945 г., в день 56-летия Гитлера, в Берлине собрались все видные персоны рейха. Я увидел Геринга, Деница, Кейтеля, Риббентропа, Шпеера, Йодля, Гиммлера, Кальтенбруннера, Кребса, Бургдорфа и других. Перед обсуждением фюрер принимал поздравления, но сразу же вслед за тем приказал доложить о самых последних событиях. Потом беседовал с отдельными лицами.
Геринг заявил Гитлеру, что у него есть важные дела в Южной Германии, и попрощался с фюрером. Возможно, ему еще только сегодня все-таки удастся выехать из Берлина на автомашине. У меня было такое впечатление, что Гитлер внутренне уже просто на замечал Геринга. Момент был неприятный. Попрощался с Гитлером и гросс-адмирал Дениц, получив от него лаконичное указание принять на себя командование в Северной Германии и подготовиться к предполагаемым там боям. Из слов фюрера можно было заключить, что он испытывает к гросс-адмиралу большое доверие. С остальными присутствовавшими – скажем, с Гиммлером, Кальтенбруннером и Риббентропом – Гитлер попрощался без особого подъема.
В эти дни у меня складывалось впечатление, что Гитлер еще не решил, должен ли он покинуть Берлин или же остаться. В бункерах Имперской канцелярии царило большое беспокойство – признак того, что уже все начинали думать, как вырваться из нее. Из нашей адъютантуры на Оберзальцберг отправился с двумя унтер-офицерами Путткамер, чтобы уничтожить находящиеся там документы. Я попросил его сжечь и мои оставшиеся там дневники; он пообещал и действительно сделал это. То же самое произошло и с записями Шмундта. Готовились к отъезду фройляйн Вольф, а также личные адъютанты фюрера.
