Доминго опустил ястроглаз – инструмент был слишком тяжел, чтобы долго держать одной рукой. Он перевернул трубку, восхищаясь блеском солнца на гравированной поверхности, и уныло вздохнул. Только это и осталось от Эфрайна. То почерневшее беспалое нечто, которою он поместил в фамильный склеп, было не его сыном, а всего лишь горелым мясом. Если бы эта проклятая Портолес не вернула ястроглаз вместе с трупом, у Доминго не осталось бы даже памяти о мальчике – здесь, в конце охоты, когда месть наконец-то свершится. Он не стал благодарить монахиню за то, что она вернула ему эту вещь…
И не должен был, если на то пошло: она ответственна за убийство Эфрайна – по крайней мере, частично. На этом ему придется сосредоточиться в следующую очередь, когда все кобальтовые будут убиты, – найти эту ведьморожденную боевую монахиню и обрушить на нее то же возмездие, какое вот-вот постигнет Софию и ее армию. Там, в Диадеме, Черная Папесса что-то чирикала о том, что брат Ван, возможно, поможет ему найти сестру Портолес по пути, поскольку они преследуют одну и ту же дичь, но это оказалось еще одним упражнением в искусстве разочарования. Не то чтобы Доминго ожидал подобного чуда от мерзкого маленького монаха, но, хотя империя велика, постоянно натыкаешься только на тех, с кем предпочел бы не встречаться.
Какое-то движение на севере привлекло внимание полковника, но, когда он снова поднял ястроглаз, там не было ничего, кроме поросшего травой склона. А нет, в поле зрения появился один из его конных разведчиков и опять исчез, скача демонски быстро. Вот показался второй. Доминго опустил устройство, чтобы получить обзор пошире, сощурился. Холмы между ним и всадниками заслоняли бо́льшую часть сцены, но, похоже, его отряд преследовал пару конников в темной одежде, гоня их к западным горам. Очевидно, кобальтовые разведчики, застигнутые при попытке взглянуть на лагерь Пятнадцатого, – что ж, кавалеристы Доминго скоро им все покажут!
Он снова поднял ястроглаз, но было трудно уследить за быстро мчавшимися всадниками с такого расстояния при неработающей руке. Когда они уклонились к юго-западу, он еще раз мельком увидел убегавших лазутчиков и чуть не уронил трубу. На какой-то миг задний всадник стал почти похож на… Нет, это просто шалости старческого рассудка. Из такой дали можно увидеть не знакомое лицо, а лишь бледную кляксу, которая играет с его воображением. Всадник даже не был в цепной рясе. И все же полковник опять посмотрел в ястроглаз, надеясь успокоить скачущее сердце. Убегавшие снова скрылись за высокими холмами. Теперь они могли либо добраться до лагеря кобальтов, либо попасться азгаротийским преследователям вне поля зрения Доминго.
Но это ведь ничего не меняет. Завтра к этому же часу они будут мертвы, как и все остальные солдаты повстанческой армии.
* * *
Это была сцена из Песен Цепи: одинокая верующая и ее сомневающийся спутник несутся сломя голову к своей цели, а позади поднимается вся армия порока, как цунами зла и беззакония. Пожалуй, это уже чересчур даже для Песен, особенно когда убегающие отказались прислушаться к последним предупреждениям преследователей и рядом засвистели стрелы с ярко-красными перьями. Сестра Портолес и молиться не могла о столь эффектном прибытии.
Они добрались до гребня очередного из все более крутых холмов; взмыленные лошади неслись во весь опор, седоки хлестали скакунов без надежды сохранить их – и вдруг открылась последняя долина перед Кутумбанами, что вздыбились посреди равнин. Там боевая монахиня и ее пленитель наконец увидели то, что до сих пор принимали на веру: лагерь столь же впечатляющих размеров, как тот, который они оставили позади, только здесь реяли не алые знамена, а кобальтовые.
Не поверь Еретик собранным в последней деревне слухам о том, что кобальтовые спустились с гор и разбили здесь лагерь, они бы нипочем не нашли его вовремя. Если бы разведчики заметили их раньше, пока они огибали лагерь имперцев, то поймали бы уже час назад и все молитвы самотанской королевы остались бы без ответа. Если бы Еретик с утра не расковал сестре Портолес ноги, ей бы пришлось ехать, сидя боком. И если имперцы, гнавшиеся за ними, стреляли бы лучше…
– Падшая сучья Матерь! – выкрикнула Портолес, когда стрела вонзилась ей в голень, заставив сильнее пнуть измученную лошадь.
Огонь поднялся до колена и спустился к лодыжке, но все, о чем она могла молиться, – чтобы в ее скакуне нашлась еще капля сил… А потом Еретик торжествующе завопил, и она, оглянувшись, поняла, что багряные всадники остановились на вершине холма, прекратив погоню. Посмотрев на долину, сестра увидела, что навстречу мчится дюжина двойников тех багряных, но только с синими гербами, и эти конники выглядят ненамного приветливее, чем оставшиеся позади…
Еретик, казалось, чуть не раскаивался, когда их остановили перед командирским шатром. Его распахнутые глаза сказали сестре Портолес: он и мысли не допускал, что Кобальтовый отряд окажется столь огромным. С того места в долине, где их перехватил конный дозор, они добирались до сердца лагеря больше часа. Остановка у белого шатра, где стрелу протолкнули сквозь мясо и наложили на рану повязку, заняла едва ли десять минут, прочее время было потрачено на упорный подъем по склону, покрытому лабиринтом палаток. Над ними нависал Язык Жаворонка – впечатляющая защита для армейских тылов.
– Ждите, – сказала могучая кавалересса, которая встретила их у первых палаток.
Она отослала дозорных и лично сопроводила пленников в лагерь. Женщина вошла в последний широкий, но более ничем не примечательный шатер, не называя себя, и изнутри донеслись приглушенные голоса. Еретик нервно засвистал, потирая руки на утреннем холодке, – пот уже высох, паника улеглась. Рыцарша вернулась с двумя стражниками.
– Эти ребята заберут все ваше оружие, потом вы войдете и повторите командованию то, что сообщили нам.
– Можно… – Еретик виновато посмотрел на Портолес. – Погодите, дайте снять с нее цепи.
– Хочешь расковать свою пленницу, перед тем как войти в командирский шатер? – Кавалерессу это, похоже, позабавило. – По-моему, не стоит.
– Это было нужно только для того, чтобы доставить ее сюда, – пояснил Еретик. – Она не опасна.
– Это правда? – Суровая кавалересса вгляделась в глаза Портолес. – Такая большая женщина – и не опасна? И кувалда, которую мы сняли с вашей вьючной лошади, наверное, принадлежит твоему задохлику?
– Вы же слышали задохлика, – ответила Портолес. – Я ничуть не опасна. Кувалда – чтобы подковывать лошадей.
– Слушайте… – начал Еретик, но рыцарша его оборвала:
– Нет, это ты послушай, сынок! Мне страсть до чего хочется узнать, как плюгавому недокормышу удалось надеть наручники на этакую здоровячку. И я думаю, ты споешь эту песню одинаково хорошо, в цепях твоя пленница или нет. А теперь заходите.
Вот так Портолес, пригнув голову, прошла под шестом и оказалась в командирском шатре Кобальтового отряда. Карты и бумаги на столе были перевернуты, и вся мятежная команда встала при ее появлении, как будто это была иностранная сановница, которую они надеялись охмурить, а не подозреваемая в шпионаже и даже хуже. Еретик, входя, налетел на нее сзади, а кавалересса зашла последней с обнаженным, как у других стражниц, клинком в руке. Принесли два табурета, поставили по другую сторону стола, и молодая непорочновская женщина, которая явно была здесь главной, взмахом руки велела сесть. В свете фонаря копна темных волос девушки могла быть даже и кобальтовой, но Портолес грустно вздохнула: эту армию точно вела не староста Курска. А значит, миссия провалилась, врученное королевой оружие бесполезно, и сестру сейчас будут мучить – долго и безжалостно.