— Я понял, — ответил Коннелл по возможности непринужденно, скрывая дрожь в голосе.
Коннелл понимал, что ускользнуть из дому будет непросто. Мама, естественно, рассчитывает на его помощь. В этом году она превзошла саму себя: новые гирлянды разноцветных лампочек, новые наборы елочных игрушек, второй вертеп, новая звезда на макушку елки, дорогие венки из еловых веток.
В этом году она готовилась к празднику с особенным старанием. Чуть ли не в последнюю минуту мама отправила Сергея в магазин закупить еще продуктов, а Коннелл тем временем притащил с чердака еще коробки с игрушками. Прибавил лишний взвод к маленькому войску Санта-Клаусов, снеговиков и деревянных солдатиков, заполонивших весь первый этаж. По стенам развесили пучки искусственного остролиста, украшенного бантами, на каждой двери красовался хвойный венок. У рождественской елки ветки сгибались под тяжестью игрушек, гирлянд и мишуры, накрученной большими комками, как вареный шпинат. По контурам камина, по плинтусам и лестничным перилам бежали ручейки мерцающего света. Электрические свечи на комодах озаряли скульптурные сценки с Младенцем в яслях и толпу керамических елочек. Светилось буквально все, не своим светом, так отраженным. И все равно дом почему-то казался недоукрашенным, словно при включенной иллюминации темные углы сильнее бросались в глаза.
Горы еды на кухне — можно подумать, что готовил целый полк поваров, а не одна-единственная решительная женщина. На всех горизонтальных поверхностях теснились блюда, миски и кастрюльки. Раздвинутый до предела обеденный стол накрыли алой скатертью, а поверх нее — белой, кружевной. К основному столу приставили еще другой, поменьше, — он чуть-чуть выпирал в гостиную. Стопку тарелок перед каждым гостем венчал держатель для салфеток в виде маленького барабанщика. Огромный стол так нагрузили едой, что некуда бокал пристроить.
Начали съезжаться гости. Коннелл забирал у прибывающих пальто и куртки и уносил в подвал, на вешалку. Гости постепенно набились в кухню, потягивая эггног[30]из кружек, вино из бокалов, грызли сырные кубики, печенье, конфеты, орехи из мисочек, тефтельки на шпажках, макали чипсы в разнообразные соусы, поедали запеченный сыр бри, крошечные сосисочки в тесте, ломтики импортного карбонада: своего рода увертюра к предстоящей симфонии. Остатки потом неделю доедать придется.
Мама курсировала по кухне, подшучивала над Томом — оставь, мол, место для обеда, — забирала пустые тарелки с крошками и шпажками и при этом ухитрялась не прерывать разговора с Мари. На таких сборищах мама была в своей стихии. У нее настоящий дар — делать так, чтобы люди вокруг чувствовали себя хорошо и спокойно. Она сама говорила, что могла бы стать первоклассным дипломатом или политиком, хотя Коннелл знал, что на самом деле мечтала о такой карьере для него.
От людей и свечей в маленькой гостиной быстро стало жарко. Коннелл открыл дверь на патио, в комнату ворвался ледяной сквозняк, и дверь пришлось прикрыть. Все кресла и диваны были заняты. Гости держали на коленях тарелки с закусками. Возле бара в холле стояли Джек Коукли и знакомый сосед, а другие гости протискивались между ними, чтобы налить себе еще вина. Парадную дверь чуть-чуть приоткрыли, чтобы в дом шел свежий воздух. Коннелл открыл ее шире и увидел деревянных оленей — их несколько лет назад смастерил Джек у себя в гараже. Ограду и кусты украшали гирлянды фонариков.
Коннелл вышел наружу, закрыл за собой дверь и выдернул из розетки штепсель, отчего вся правая стена дома погрузилась во тьму. Коннелл сказал матери, что одна гирлянда перегорела — он съездит в магазин, купит другую на замену. Конечно, мама не могла стерпеть такого изъяна в свой идеальный праздник. И Коннелл поехал в лечебницу. Проезжая мимо дома, он взглянул на дело своих рук — темное пятно посреди буйной иллюминации. И правда, производит зловещее впечатление. Можно понять, почему мама беспокоится из-за таких вот мелочей. Коннелл включил рождественскую радиостанцию и помчался навстречу подступающим сумеркам.
Оставив машину на стоянке, он долго ждал, пока ему не откроют. Поперек коридора на высоте человеческого роста был натянут красный шнур; похоже на финишную ленту, а на самом деле — вполне эффективная преграда для больных, чтобы не удрали. Коннелл отцепил шнур с одной стороны, вошел и с неясным печальным чувством снова закрепил застежку-липучку.
Отец сидел в «Вороньем гнезде» — небольшой комнатке с видом на газон перед домом. Здесь кормили наиболее шумных пациентов, чтобы не беспокоить остальных, и здесь же они проводили большую часть дня. Сейчас тут находилось около десятка человек. Ужин уже закончился, санитары где-то прохлаждались. Пациенты ездили туда-сюда, инвалидные кресла сталкивались, как на аттракционе «Автодром». Отец негромко и протяжно стонал. При виде Коннелла выражение его лица чуть заметно изменилось, но взгляд так и не стал осмысленным. Отцу пора было уже лежать в постели; его специально оставили здесь, потому что Коннелл попросил. По телевизору показывали вечерние новости.
Коннелл покатил кресло с отцом к выходу. Остановился у шнура, перегораживающего коридор:
— Сейчас я наберу код. Хочешь, и тебе его скажу? Только никому не говори.
Он наблюдал, загорятся ли глаза отца от возможности получить ключ к свободе, но отец как будто не слышал, продолжая чуть слышно скулить на одной ноте. Коннелл набрал код, заново пристегнул шнур и вывез отца на улицу с таким чувством, словно спасал его из тюрьмы. Снаружи отец почти сразу перестал стонать.
Коннелл наклонился к нему:
— Этого тебе хотелось? Выйти оттуда?
Отец молчал, словно подтверждая.
— Если бы я знал! Правда, здесь холодновато, долго не погуляешь. А сейчас мы поедем в одно место, — я думаю, ты будешь рад.
Коннелл обеими руками подхватил отца под мышки и поставил на ноги. Потом усадил в машину и пристегнул ремень, а кресло сложил и затолкал в багажник.
Отец впервые за несколько месяцев покинул территорию лечебницы. Коннелл гадал, что он чувствует, глядя в окно машины. Листья на деревьях уже облетели, голые ветки качались на ветру, и в отраженном свете фар казалось, это охранники протягивают руки, чтобы остановить беглеца. Машина выехала на шоссе. Отец привалился к окну и молчал, сложив руки на коленях. Его шея неудобно искривилась.
— Пап, сядь прямо! — сказал Коннелл.
Отец не пошевелился. Коннелл сам усадил его прямее, потянув за плечо, потом включил радио. Ему хотелось, чтобы отец увидел светящиеся гирлянды перед домами, огоньки свечей за оконными стеклами, нарядно украшенные лужайки и вообще широкий мир за пределами лечебницы. Чтобы вспомнил, что в мире существует Рождество. А отец словно и не замечал, что они куда-то едут. Ну ничего, дома он окунется в праздничную атмосферу и снова вернется к жизни. Папа будет рад, а главное — мама обрадуется, что хоть в последний раз все опять собрались вместе на Рождество. Она много раз говорила, как мечтает, чтобы отец успел отпраздновать Рождество дома, — наверное, ей было горько, что этого не получилось. Отец равнодушно отнесся к поездке, но он просто не знает, куда они едут. А дома он поймет, что Коннелл избавил его от одиночества в палате, где о Рождестве напоминает только купленный в аптеке плакатик с Санта-Клаусом. Чтобы отец, всеми заброшенный, бессмысленно продремал весь праздник... Даже думать об этом невыносимо!
