— Ну, Анна Викторовна, нет вам прощения! — воскликнула она. — Вы — точная копия своей матери, и мне вас обеих будет не хватать. Хорошо, что я знаю, как информаторы КГБ боятся микробов, иначе вырвать вас из их рук было бы намного сложнее. — Женщина снова засмеялась и захлопнула дверь.
«Лада» рванулась с места и понеслась в ночь. Я развернулась, чтобы посмотреть в заднее окно. Вера своей твердой офицерской походкой шагала обратно в театр. Я сжала руками виски. Господи, что происходит?
Иван наклонился вперед и сказал водителю адрес нашей гостиницы. Водитель не произнес ни слова, хотя мы уже выехали на проспект Маркса и теперь двигались в противоположном направлении, к Лубянке. Наверное, Иван тоже заметил, что мы едем в другую сторону, потому что почесал затылок и, обратившись к водителю, повторил название гостиницы и ее адрес.
— Моей жене очень нехорошо, — добавил он. — Ее нужно показать врачу.
— Со мной все в порядке, Иван, — сказала я ему. Но мне было так страшно, что собственный голос показался каким-то чужим.
Иван впился в меня взглядом.
— Аня, что это у вас было с Верой? Что происходит?
В голове у меня все перемешалось. На плечах еще ощущалось прикосновение рук Веры, но самих объятий из-за пережитого потрясения я не помнила.
— Нас везут на допрос, но они не имеют права этого делать, пока мы не обратимся в посольство.
— А я думал, что везу тебя к матери.
Голос, раздавшийся с переднего сиденья, прозвучал так неожиданно, что я поперхнулась. Не нужно было смотреть на лицо водителя, чтобы понять, кто это.
— Генерал! — воскликнул Иван. — А мы уже и не надеялись увидеть вас!
— Я собирался появиться завтра, но нам пришлось изменить план.
— Это, наверное, из-за Лили, — предположил Иван. — Извините. Мы не думали, что…
— Нет, — прервал его генерал, едва сдерживая смех. — Все из-за Ани. Вера сказала, что с ней пришлось трудно, она привлекала к себе внимание.
Я поежилась. Мне бы следовало извиниться за свои дурацкие страхи, но я могла лишь смеяться сквозь слезы.
— Кто же такая Вера? — спросил Иван, глядя на меня и качая головой.
— Вера — лучшая подруга матери Ани, — ответил генерал. — Она готова на все, чтобы помочь ей. Эта женщина потеряла двух братьев во время сталинских репрессий.
Я с силой надавила пальцами на глаза. Все вокруг меня завертелось, как карусель. Я менялась. Менялся мой внутренний мир. Брешь в душе, которую я так долго пыталась заполнить, теперь начинала расползаться, но вместо боли в нее хлынуло счастье.
— Я надеялся, что вы досмотрите балет до конца, — продолжил генерал, — но ладно уж.
Слезы ручьем текли у меня по щекам.
— Так, значит, у него все-таки счастливый финал, — дрожащим голосом произнесла я.
Пятнадцать минут езды по ночной Москве, и генерал останавливает машину у старой пятиэтажки. У меня к горлу подступает плотный, как камень, комок. Что я скажу ей? Какими будут наши первые слова после двадцатитрехлетней разлуки?
— Вы должны вернуться к машине через полчаса, — говорит генерал. — Вишневский организовал сопровождение, и вам придется уехать сегодня же.
Мы закрываем за собой двери автомобиля и провожаем «Ладу» взглядом. В эту секунду я понимаю, как глупо было считать генерала обычным человеком. Это ангел-хранитель.
Затем мы с Иваном проходим в арку. Слышно, как под ногами чавкает талый снег. Через пару минут оказываемся в едва освещенном внутреннем дворе.
— Это на верхнем этаже? — уточняет Иван, открывая железную дверь подъезда, которая глухим ударом захлопывается за нами. Кто-то для изоляции обтянул дверной косяк одеялом. В подъезде почти так же холодно, как и на улице. И едва ли светлее. Две лопаты прислонены к стене, под ними лужицы растаявшего снега. Лифт не работает, и мы пешком проходим пять лестничных маршей. Ступеньки все в грязи, пахнет сыростью. Из-за тяжелой верхней одежды поднимаемся взмыленные, еле дыша. Вспоминаю, как генерал рассказывал, что у матери больные ноги. От мысли о том, что она не может выйти из квартиры без посторонней помощи, у меня ноет сердце. Прищурившись, я замечаю в тусклом свете, что стены выкрашены в серый цвет, но богатая лепнина на потолке и дверные проемы еще сохранили следы росписи: сказочные птицы и цветы свидетельствуют о том, что здание когда-то знавало лучшие времена. В углу каждой лестничной площадки окно, но почти во всех окнах вставлены дешевые матовые стекла, а то и вовсе листы фанеры.
Достигаем верхнего этажа, со скрипом отворяется дверь. Нам навстречу выходит женщина в черном платье. Она опирается на палочку и робко поглядывает на нас. Я не сразу узнаю ее. Волосы цвета олова почти полностью скрыты платком. На опухших ногах под специальными чулками видны выпирающие, перекрученные в узлы вены. Но тут она выпрямляет спину и наши глаза встречаются. И я уже вижу ее такой, какой она была в те дни в Харбине: в красивом шифоновом платье мать стоит у ворот и ждет меня из школы, а ветер раздувает ее волосы.
— Аня! — вскрикивает она, и от ее голоса у меня сжимается сердце. Этот старческий голос не похож на голос матери. Она простирает ко мне дрожащую руку, но отдергивает ее и прижимает к груди, словно перед ней стоит призрак, а не человек. На ее руках темные пятна, а вокруг рта глубокие морщины. Жизненные невзгоды сделали из нее старуху, я же, наоборот, выгляжу рядом с ней слишком молодой. Но глаза ее никогда не были так красивы, как сейчас. Они сверкают, словно бриллианты.
— Аня! Анечка! Доченька моя! Родная! — Глаза матери наполняются слезами. Я делаю шаг навстречу, но останавливаюсь. Душа уходит в пятки, и я заливаюсь слезами. Мне на плечо ложится рука Ивана. Его мягкий голос — единственная ниточка, которая еще связывает меня с реальностью.
— Покажи ей Лили, — шепчет он мне на ухо и мягко подталкивает вперед. — Покажи ей внучку.
Он берет меня за руки и вкладывает в них Лили, откидывая одеяльце с ее лица. Лили распахивает глазки и удивленно смотрит на меня. У нее такие же глаза, как и у женщины, которая снова протягивает ко мне руку. Янтарные. Прекрасные. Умные. Добрые. Малышка что-то лепечет и бьет ножкой, но вдруг поворачивается к женщине и, вырываясь из моих рук, начинает тянуться к ней изо всех сил.
Я снова в Китае, мне снова двенадцать. Я упала и ударилась, и мама хочет утешить меня. Каждый шаг к ней дается с трудом, но она стоит с распростертыми объятиями. Когда я наконец оказываюсь рядом, она прижимает меня к груди. Ее тепло окутывает мое тело, как вода в теплом источнике.
— Доченька! Девочка моя маленькая! — шепчет она, и мне кажется, что от этой нежности душа моя не выдержит, выплеснется наружу слезами. Мы бережно держим Лили между собой и смотрим друг другу в глаза, вспоминая все, через что нам пришлось пройти. Утраченное обретено вновь. То, что закончилось когда-то, может начаться заново. Мы с матерью едем домой.
