Глава сто двенадцатая
Он чуть ли не волоком тащит меня к открытой могиле, а я упираюсь, пытаясь остановиться. Но все напрасно. Римлянин еще крепче стискивает мою шею, и вот мы уже совсем рядом с разверстой ямой.
— Отпусти меня! — кричу я, вцепившись в его руку и стараясь оторвать ее от своей шеи. Но все мои усилия тщетны, а Римлянин только усиливает нажим. Мы уже сошли с мощеной дорожки, ноги мои скользят по мокрой траве, и я судорожно размахиваю руками и ногами, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Около одинаковых прямоугольных надгробий над могилами мужа и жены под руку мне попадается далеко выдающаяся вперед ветка куста. Я хватаюсь за нее, но мы продвигаемся так быстро, что она ломается, а ее острый конец впивается мне в ладонь. Боль на удивление сильная. Грязно выругавшись, Римлянин толкает меня вперед, и мы идем дальше.
Свежевырытая могила уже прямо перед нами, но, когда мы протискиваемся между надгробиями, я подаюсь влево и обхватываю один из могильных камней обеими руками. Пальцы мои скользят по гладкой мраморной поверхности и застревают в выемке выгравированной «Г» в слове «СУПРУГ».
Взбешенный Римлянин сильнее сдавливает мою шею. Я чувствую, как лицо наливается кровью, но по-прежнему изо всех сил цепляюсь за надгробие. Он дергает снова, и пальцы мои начинают скользить по камню. Острое гранитное навершие прямоугольного надгробия царапает мне руку и подмышку. Римлянин дергает так сильно, что мне кажется, будто голова моя вот-вот оторвется от шеи. Плечо горит, как в огне. А пальцы все скользят и скользят по гладкому камню. Поверхность гранита, и без того отшлифованная, намокла под дождем, и мне не удержаться за нее.
Подойдя к вырытой могиле, Римлянин ударом ноги отшвыривает прикрывающий ее дерн. Я бросаю туда беглый взгляд и вижу семифутовую дыру… неровные грязные стены, с которых осыпается земля…
Я делаю последнюю отчаянную попытку удержаться за надгробие, но пальцы мои уже выскользнули из выемки выгравированной буквы и бессильно елозят по камню.
Правая рука Римлянина плетью висит вдоль тела, и кровь из раны промочила рукав пиджака. Вне всякого сомнения, она причиняет ему сильную боль. Но он знает, что поставлено на карту. Подавшись вперед, он усиливает нажим. Мои ноги медленно скользят по мокрой траве к краю могилы. Я пытаюсь сделать вдох, но воздух не идет в легкие — Римлянин сдавливает мою шею слишком сильно. Рука у меня онемела, пальцы давно утратили чувствительность. На меня опять надвигается сплошная чернота. Господи, позаботься о маме и отце…
Ба-ах! Ба-ах!
В лицо мне ударяют мелкие крошки камня. Хватка Римлянина ослабевает, и я падаю на мокрую траву, отплевываясь и кашляя, когда живительный кислород попадает в легкие.
У меня над головой край одного из надгробий, задетый пулей, разлетается на куски. Я во все глаза смотрю на Римлянина, который поворачивается ко мне лицом. Его взгляд перескакивает с одного предмета на другой, пытаясь обнаружить неожиданную опасность. В рубашке у него появилась новая дыра, прямо в центре груди, но крови нет. Пошатываясь, он пятится назад, но недолго.
Слева от меня, всего в нескольких футах, Лизбет встает на ноги. Она тяжело дышит, и кровь сочится из раны в руке, которой она сжимает пистолет Римлянина. Девушка опускает оружие. Она думает, что выиграла.
— Лизбет… — откашливаюсь я, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла. — Он в жилете!
Глаза у Лизбет от удивления лезут на лоб.
Взревев, как раненый медведь, Римлянин бросается на нее.
Лизбет в панике поднимает пистолет и нажимает на курок. Звучат еще два выстрела. Обе пули попадают Римлянину в грудь. Но он движется так быстро, что они не останавливают его. Подскочив к девушке почти вплотную, Римлянин пытается вырвать оружие у нее из рук. Лизбет нажимает на курок в последний раз, и пуля задевает шею Римлянина. Но он настолько ослеплен яростью, что, похоже просто не замечает нового ранения. Вскрикнув, Лизбет отступает на шаг. Еще мгновение, и Римлянин врезается в нее.
Вырвав пистолет у нее из рук, он по инерции увлекает ее за собой. Они падают на вымощенную каменными плитами дорожку, и голова Лизбет со стуком ударяется о бетонный бордюр. Тело ее бессильно обмякает. Не желая рисковать, Римлянин локтем давит ей на горло. Ноги ее даже не подергиваются, руки безвольно раскинуты в стороны.
Стряхнув с себя оцепенение, я вскакиваю на ноги и принимаюсь шарить в траве. Пальцы мои натыкаются на острые, но мелкие осколки гранита. В любой другой день у меня не было бы никаких шансов против прошедшего специальную подготовку, крепкого и мускулистого мужчины ростом в шесть футов и весящего двести фунтов. Но только что Римлянин получил рану в шею, и совсем недавно у него была прострелена правая рука. Наконец мне попадается большой и острый кусок гранита. Сжав камень в кулаке, я бегу к Римлянину, который склонился над Лизбет. Я не уверен, что справлюсь с ним. Но точно знаю, что в башке у агента появится новая вмятина.
Отведя назад руку с куском гранита, я стискиваю зубы и, собрав последние силы, бью Римлянина по затылку. Осколок треугольной формы, с выступающим острым концом. Он попадает агенту чуть повыше уха. Я буквально впитываю вырвавшийся у Римлянина громкий стон, который он даже не пытается сдержать.
К его чести надо сказать, что он не свалился без чувств и даже не опрокинулся на спину. Вместо этого он зажимает рукой ушибленное место, поворачивается ко мне и с трудом поднимается на ноги. Не давая ему возможности прийти в себя, я снова размахиваюсь и наношу очередной удар, на этот раз по лицу. Он пятится и садится на землю. Но я не останавливаюсь на достигнутом. Повторяя его же действия, я левой рукой хватаю его за грудки, тяну на себя и снова бью по лицу, целясь в рану над глазом. Потом размахиваюсь и бью еще раз. Из рассеченной брови ручьем хлещет кровь, заливая ему лицо.
С нижней губы у меня свисает струйка слюны. Это из-за него у меня не закрывается рот, говорю я себе, размахиваюсь и снова опускаю кусок гранита в рану у него над глазом. Одна сторона лица Римлянина превратилась в кровавую маску. Это ему за меня. Теперь он узнает, каково это — жить с полупарализованным лицом.
Глаза у него закатились под лоб. Я снова бью его по лицу, намереваясь причинить как можно более сильную боль и увеличить рану. Струйка слюны, свисающая у меня с нижней губы, дотягивается до руки, я смахиваю ее и в бешенстве продолжаю избивать его. Я хочу, чтобы он узнал, каково было мне. Я хочу, чтобы он боялся смотреть на себя в зеркало! Новый удар срывает очередной кусок кожи. Я хочу, чтобы он жил с этим. Я хочу, чтобы он каждый день смотрел на свои шрамы. Я хочу, чтобы он…
Я замираю с рукой, занесенной для удара. Грудь у меня тяжело вздымается, мне не хватает воздуха. Опустив кулак, я вытираю слюну с губы и замечаю, что дождь еще не закончился. Капли его по-прежнему падают на мое разгоряченное лицо, стекая по щекам и срываясь с подбородка на землю.
Глазам моим предстает неаппетитное зрелище.
