зубы. Голод и ярость заслонили собой весь мир, и месяц неистово заплясал в черном июльском небе.
Крылья
Медленно, очень медленно Войцех дотянулся до рейтуз, завалившихся между креслом и стеной, едва осмеливаясь дышать, нашарил под кроватью сапоги и, неся их в руках, на цыпочках выбрался в кухню, откуда дверь вела на черную лестницу. Доломан остался в прихожей, где на сундуке, покрытом периной, спала Маришка, и за ним он пойти не решился. Одевался он уже на лестнице, торопливо натягивая рейтузы дрожащими руками.
Домой Шемет пробирался короткими рывками, от дома к дому, от тени к тени, прислушиваясь к колотушкам ночных сторожей и торопливым шагам загулявших прохожих. Нижняя рубаха, небрежно заправленная в рейтузы, белела в ночи, как флаг сдающегося в плен отряда, сапоги, надетые на босу ногу, предательски скрипели.
Взбежав на второй этаж и торопливо заперев за собой дверь, Войцех выбросил ключ в приоткрытое окно и рухнул в кресло, обхватив голову руками. Только теперь он решился перевести дух и обдумать свое положение.
* * *
Сегодня ему повезло. Безумие отступило, зверь уполз в темную берлогу, огрызаясь и скуля, под напором железной воли человека. Надолго ли? Этого Войцех не знал. Ясно было одно: все может повториться в любой момент — через час, через день, через десять лет.
Переждать, сделать вид, что ничего не случилось, понадеяться, что обойдется? А если нет? Если зверь возьмет верх? На кого упадет его голодный взгляд? На Линусю, на Тадека, на чужого, незнакомого человека? Как бы там ни было, допустить этого нельзя.
Уехать, затаиться? Можно жить в глуши, вдали от людей, возделывая свой садик у одинокого домика, добывая пищу в поте лица. Но что толку в такой жизни? Да и уверенности в том, что так можно избежать опасности, нет. Безумцы хитры и коварны. Настанет день, когда он может убедить себя в том, что все позади, вернуться, упасть к ногам Линуси, умоляя о прощении. Зверь может использовать его в своих целях, чтобы подобраться к желанной добыче.
Выход был только один, и он с самого начала это знал. Но признать это оказалось невыносимо трудно. Еще несколько часов назад он жил надеждой на счастье, мечтал, строил планы, готовился к долгой жизни, полной радостных трудов и любви. Ему всего двадцать три. Так многое не сделано, не прожито, не пережито. Так жаль прерывать едва начавшийся путь. Больно и страшно.
Может быть, все-таки, обойдется?
Войцех прислушался. Зверь затаился, спрятался, не подавая признаков жизни. Ушел, словно и не было. Шемет с облегчением вздохнул. Придется, конечно, объяснять Линусе свое странное исчезновение среди ночи, но это он как-нибудь переживет. И вообще, к черту приличия. Вернуться можно и сейчас. И больше не уходить, не расставаться. Никогда и ни за что.
Дверь заперта, а ключ он выбросил в окно. Выбираться придется по увивающему стену плющу, но второй этаж — это совсем не высоко, даже если плющ не выдержит, опасности почти что и нет. Вот только одеться, и идти, пока Линуся еще спит.
Где-то в глубине сознания раздался то ли короткий смешок, то ли одобрительное ворчание, и Войцех снова упал в кресло. Он понял.
Дед разорвал горло молодой жене в ночь свадьбы. Зверь хотел крови, но более всего — самой сладкой, самой чистой, самой горячей. Той, что пылает огнем любви, той, что пахнет слаще яблоневого цвета и меда. Зверь никуда не ушел. Он выжидал дня, когда счастливая невеста станет его женой. Его добычей.
Войцех сжал кулаки. До боли, до судороги. Выбор так прост и понятен. Убей зверя. Когда-то Клерхен обещала ему, что сделает это. Но требовать исполнения обещания было бы непростительным малодушием и эгоизмом. Даже если бы не ее положение, даже если бы не Ганс, так самозабвенно влюбленный в жену. Никто, ни Клара, ни Ганс, ни Дитрих не должен брать на себя этот тяжкий долг. Он, Войцех Шемет, должен сделать это сам. И тогда поражение обернется победой.
Резко поднявшись с кресла, Войцех направился к комоду, где лежали пистолеты. Порыв ветра распахнул окно, стукнув рамой. За окном, на фоне ночного неба, мерцающего бледными звездами, темная фигура в белой маске с павлиньими перьями вокруг левой глазницы, поманила его рукой.
* * *
— Я могу войти? — привычно-насмешливым тоном поинтересовался незнакомец.
— Входите, чего уж там, — махнул рукой Войцех.
После всего случившегося ночной визит не удивлял, не волновал и не трогал. Избежать его представлялось невозможным, отрицать очевидное — бесполезным.
Павлин (за неимением лучшего Войцех про себя назвал странного гостя этим именем) с легкостью перемахнул подоконник, стремительно пересек комнату, небрежно опустился в кресло у камина, сделав рукой жест, приглашающий собеседника садиться. Таким жестом монарх мог бы отмести церемониальные условности, собираясь поговорить с камер-юнкером.
Вступать в пререкания Шемет вовсе не был настроен. Но любопытство, пробившись сквозь стену решимости и отчаяния, спаянных воедино, завладело им. Пусть ненадолго, но ему было, зачем жить. «Того света» нет и не предвидится, поэтому напоследок получить ответы на давно занимающие его вопросы казалось прощальным подарком судьбы.
Но Павлин его опередил, задав вопрос, слегка огорошивший Войцеха.
— Она жива?
Шемет кивнул. Мысли его закрутились водоворотом, стремительно сменяя одна другую.
Павлин знал. Может быть, он и подстроил все это, каким-то образом направляя будущего «ученика» по темному пути, пробуждая в его душе голодного зверя, загоняя в угол? Нет, невозможно. Попытка свалить ответственность за свою судьбу на незнакомца в маске — еще более жалкая трусость, чем просьба к Кларе исполнить свое обещание. За происходящее отвечает только он сам и никто другой. Даже если в том нет вины. Даже если отвечать за зверя придется человеку.
— И что ты намереваешься делать? — насмешливый голос вырвал Войцеха из размышлений. Ему показалось, что фарфоровая маска улыбнулась краешком рта, а в прорезях мелькнул красноватый огонек.
— Пристрелить медведя, — пожал плечами Войцех, — кажется, это очевидное решение. Приговор обжалованию не подлежит. Так что поторопитесь, мсье. У меня мало времени.
— У меня еще меньше, — кивнул Павлин, — сейчас рассветает рано. Поэтому предлагаю сразу перейти к делу. Хочешь жить вечно?
— Хочу, кто же не хочет? — Войцех, конечно, не воспринял предложение всерьез. — Но медведь тоже не откажется. А мне с ним не по пути. Так что ты ошибся адресом, приятель.
— Медведь? — из-под маски раздался холодный, резкий смех. — Уж не вообразил ли ты себя оборотнем, мальчик?
— Нет, конечно, — устало вздохнул
