играть либеральная Gazeta Wyborcza («Газета выборча»/«Предвыборная газета») и консервативная Rzeczpospolita («Жечьпосполита»/«Республика»). По-прежнему выходил и «Тыгодник повшехный», чей тираж, правда, упал вдвое. Как и раньше, он выражал мнение либеральных католиков, а потому нередко становился мишенью для нападок со стороны того же Рыдзыка и многих епископов. Некоторые ксёндзы даже предостерегали паству от чтения этой газеты. Когда в июле 1990 года еженедельник посвятил целый номер годовщине келецкого погрома, тут же на Туровича и ксёндза-философа, бывшего капеллана «Солидарности» Юзефа Тишнера, со стороны консервативных католиков посыпались обвинения в связях с масонами и коммунистами[1240]. 6 октября 1990 года Щепаньский записал: «Вчера разговаривал со Сташеком Лемом. У нас похожие чувства. Прежде всего тревожимся по поводу возрождения национализма и клерикализма»[1241]. И это написал, заметим, бывший эндек, который и сам до войны участвовал в антисемитских выступлениях. Теперь он водил дружбу с двумя еврейскими писателями – Лемом и Гринбергом – и стыдился своего прошлого[1242].
Щепаньскому Лем прощал такое, чего не простил бы никому другому. Например, когда в июльском номере женского журнала Pani за 1998 год появилась большая восторженная статья о Леме, в которую поместили воспоминания его знакомых (Блоньского, Холлянека, Береся, Орамуса и др.), высказался и Щепаньский: «Помню, что в молодости Сташек очень интересовался марксизмом, хотя никогда не входил в партию. Его окутали идеалистические видения. Позднее он разочаровался». Скажи это кто другой, Лем наверняка написал бы ему «разводное письмо», которыми был так славен. Но Щепаньскому было простительно. «Как агностик, он не является типичным евреем из Львова, впрочем, о евреях, да и о людях вообще, Лем высказывается не очень хорошо», – поделилась своим впечатлением журналистка[1243].
Самороспуск ПОРП и нарастающий кризис Советского Союза заставили Валенсу объявить, что договоренности круглого стола недействительны, а значит, надо как можно быстрее смести ошметки прежней системы, объявить люстрацию (а то и новый Нюрнбергский трибунал), провести новые президентские и парламентские выборы и взять курс на выход Польши из СЭВ и ОВД. Мазовецкий был против, считая, что договоры всегда следует соблюдать. Премьер опасался среди прочего, что поспешный вывод советских войск из Польши (на чем настаивал Валенса) заставит объединенную Германию отказаться от трактата о границах 1970 года. На этой почве между ним и бывшим лидером «Солидарности» возник конфликт, вследствие чего на досрочных президентских выборах в декабре 1990 года они выступили конкурентами. Лем был тут на стороне Мазовецкого. Осенью 1990 года он вошел в его предвыборный комитет, а еще начал финансировать общественные акции министра труда и соцобеспечения Яцека Куроня[1244].
В феврале 1990 года у Лема обнаружили кровотечение из-за плохо прооперированной простаты. В начале мая ему сделали операцию в Берлине. Щепаньский записал в конце месяца: «Сташек слаб после операции. У него выскочил диск. Едва ползает с палкой. В ярости на Валенсу, потрясен экономическим бардаком»[1245]. В таком состоянии Лем дал интервью «Тыгоднику повшехному», где уже привычно изобразил идеализированную картину молодости: в партию и комсомол не вступал, с коммунистами не якшался, лысенковцев критиковал и ни разу их не цитировал, его литературным дебютом (пусть и не изданным сразу) была «Больница Преображения», а крах коммунизма он предрек уже в «Диалогах», написанных в 1953–1954 годах; «Магелланово облако» он действительно настрочил из-за какого-то помрачения, но не разрешает его переиздавать – и вообще, он ведь подписал протест против изменений в Конституции; если говорить о современности, то Бальцерович все делает верно, Валенса – только тактик, а не стратег, Мазовецкого надо поддержать, а объединение Германии может вызвать у России чувство угрозы, которое толкнет ее на разрушение системы международных отношений[1246].
В 1990 году в Праге возник Клуб Станислава Лема, а сам Лем возглавил Общественный комитет по реставрации исторических зданий Кракова (правда, через год отказался от этого поста, и без того формального). В октябре 1990 года у писателя побывала съемочная группа польского телевидения во главе с режиссером Адамом Устыновичем, делавшим фильм «Случай и порядок» по одной из частей «Абсолютной пустоты». В марте 1991 года Лем (второй поляк после Мрожека) получил австрийскую премию им. Кафки в размере 100 000 шиллингов. 70-летие Лема в 1991 году пресса отметила россыпью статей, по ТВ показали документальный фильм Устыновича о Леме и «Больницу Преображения» Жебровского. Щепаньский выложил тогда в «Тыгоднике повшехном» проникновенный текст под говорящим названием «Для меня ты – нобелевский лауреат»[1247]. 30 октября Лем еще и выступил в телепередаче «Мир глазами Лема – Фантоматика». В декабре 1992 года имя Лема присвоили астероиду № 3836, открытому в 1979 году советским астрономом Николаем Черных. В мае 1993 года на праздновании 75-летия ZAiKS Лема приняли в почетные члены организации. В апреле 1995 года Лем получил от Пен-клуба ежегодную награду им. Парандовского. В общем, блага сыпались на него, как в лучшие социалистические времена, но, как и тогда, Лема это не очень утешало. Он с ужасом взирал на положение в своей стране.
Польшу раздирала борьба между президентом и правительством. Поскольку по старой Конституции жить было уже нельзя, а новой не существовало, возникло несогласие касательно распределения полномочий между высшими органами власти. Пока президентом был Ярузельский, а в Сейме заседали недавние коммунисты, это не составляло проблемы, так как общий враг заставлял оппозицию держаться вместе. Но когда в декабре 1990 года на досрочных президентских выборах Валенса и Мазовецкий выступили противниками, это обозначило начало раскола. Дальше – больше. Первым делом победивший Валенса отправил в отставку Мазовецкого. Президенту нужен был управляемый премьер, и он нашел такового в лице либерала-технократа Яна Белецкого. Однако в октябре 1991 года состоялись первые свободные выборы в парламент, по итогам которых правительство Белецкого пало и премьером вопреки воле президента стал Ян Ольшевский – бывший адвокат и сторонник скорейшей люстрации. Ольшевского выдвинула группа радикалов из лагеря «Солидарности» вроде братьев Качиньских, которые обвиняли Валенсу в торможении политических реформ и чуть ли не в предательстве. Среди этих радикалов имелись и политики, пользовавшиеся расположением клира. В итоге новый Совет министров оказался враждебен президенту, так что вместо нормальной работы получилось сплошное перетягивание каната. Пика конфликт достиг в конце мая – начале июня 1992 года, когда Сейм поспешно принял не проработанный как следует закон о люстрации, а министр внутренних дел Антоний Мацеревич огласил найденный в архиве список лиц, которых госбезопасность когда-то рассматривала в качестве кандидатов на вербовку. В этом списке оказался и Валенса, фигурировавший под псевдонимом «Болек». Обнародование списка было попыткой спасти правительство, уже утратившее поддержку большинства парламентариев.
