инвалидное кресло. На стыках тротуарной плитки колеса подскакивают, напоминая мне, что боль лишь затаилась. Но вот и наш двор, тесный лифт, квартира, пахнущая знакомо. Как легко среди привычных вещей! Словно близкие люди, ушедшие из дома давно и далеко, вдруг вернулись все разом. Спасибо, милые призраки.
День прошёл быстро. Нина расстаралась – приготовила на ужин мой любимый вишнёвый пирог. Господи, как вкусно, особенно после больничной запеканки, напоминающей резину. Наконец я одна в комнате. Одна! Без соседок, неистребимого запаха карболки и синего света из коридора. Блаженство. Над крышей пятиэтажки зависала первая звезда. Как её имя? Луна, похожая на шлепок густой сметаны, застревая в чёрных ветвях, ползёт вверх, чтобы занять положенное место, но теряется в мрачных облаках. Лампа над подъездом перегорела, южной ночью черно, хоть глаз выколи, лишь брюшки светлячков мерцают в кустах мальвы, что растут возле гаража нашего инвалида.
Неужели я дома? Кланяюсь в пояс распорядителю наших жизней, что не дал помереть на больничной койке. На своей кровати, на дорогом ортопедическом матрасе и любимой подушке, впервые за много месяцев засыпаю безмятежно и сладко. Не тут-то было! Будит душераздирающий крик. Не сразу соображаю, где я, в больнице или дома, в каком времени живу – вчера, сегодня, завтра? Одна из жительниц, видно, умаянная такой же старческой бессонницей, решила не тратить попусту время и вынести объедки, чтобы не завонялись на кухне, да угодила в темноте ногой в выбоину. Асфальт возле контейнеров разбит колёсами тяжёлых мусоровозов, чинят его редко и излюбленным методом, который называется «ямочный ремонт», он гарантирует, что вскоре на том же месте образуется новая дырка и в неё опять можно втюхать бюджетные деньги.
Как ни странно, наши дороги хуже наших дураков, которые сбежалось на крики очень споро, хотя время позднее, но как пропустить неординарное событие. Пока ждали скорую, кто-то ругал коммунальные службы, дорожников и даже государство, плюющее на простых людей, но в основном курили, перебрасывались пустыми словами, тихо смеялись. Наконец бедную женщину взгромоздили на носилки, отчего она завопила ещё отчаяннее, похоже, сломала шейку бедра. Не самая страшная травма в век высокотехнологичной медицины – так теперь любят говорить, ломая язык, – однако возраст. И лишь Бог знает, чем это кончится.
В прошлом году одну любительницу ночных прогулок уже похоронили. Гроб стоял во дворе открытый, и жители окрестных домов пришли проститься, с цветами. На юге цветы внутрь класть не принято, их бросают под ноги, идя за катафалком. Вернувшись с кладбища, родственники и соседи вынесли на улицу столы, загрузили их яблоками, варёной сиреневой колбасой, спиртным и пили весь день – женщины наравне с мужчинами. Был бы повод. Время от времени любители поминок собирали деньги, и наиболее шустрый бегал через дорогу в магазин под названием «24 часа» за новой бутылкой. Веселье и звон стаканов продолжались далеко заполночь. Чем не жизнь?
С утра первым делом глаза притягивает синь, уходящая за горизонт. Моречко! Заставлю Нину чаще возить меня на причал, особенно в шторм. Водяная пыль висит в воздухе, создавая ощущение неземного блаженства. В сегодняшнем сне я плавала, проснувшись, лизнула губы – солёные. Или это слёзы?
В момент пробуждения, когда душа-путешественница непрочно соединена с телом, случается испытывать сожаление, что ещё живу, но уже не так, как прежде. Хочется погружаться с аквалангом, наблюдая рыб, неподвижно зависающих между мохнатыми камнями, пить большими бокалами красное вино и чтобы мужчины огладывались вслед. Тю-тю. Придётся черпать удовольствие в том, что ещё не утеряла привычку думать, наблюдать. Но знать и жить – разные вещи. Какая радость в бездеятельном существовании? Однако мы всё тянем и тянем резину, пьём лекарства, увеличивая процент долгожителей на удивление демографов. Не можем расстаться. Не можем согласиться. Не можем понять. Не знаем, что нас ждёт. Или, напротив, верим, что не ждёт ничего, поэтому хватаемся за соломинку, лишь бы продержаться ещё один пустой денёк.
Любимая болтовня стариков: столько, мол, пожил и повидал, что и смерть не страшна. Врать-то не надо. Смерти не боится только дурак. Боится солдат перед атакой, боится пациент, получив сообщение о неизлечимой болезни, пенсионер, который пока ещё ходит без палки, азартно играет в шахматы и ездит в санаторий по бесплатной путёвке. Я же внушаю себе, что просто не согласна с таким режиссёрским решением, когда герой обязательно погибает. Оно несправедливо, негуманно, в конце концов, неостроумно! К небытию невозможно подготовиться, будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть циник, хоть поэт. Верующему не хватит смирения, атеисту мужества. Стоит кольнуть в боку, дрожащим пальцем набираешь «03», а сердце стоит в горле – неужели конец? Тот самый, всамделишный конец? Конца не хочется.
Пугает даже не сам факт убытия, а кардинальная смена состояний. Как безмучительно перейти в неизвестность? Что за гранью? Нет свидетельств, нет сколько-нибудь серьёзных научных исследований. Виде́ния во время клинической смерти отражают работу ещё активного мозга и к истинной смерти ни малейшего отношения не имеют. Тьма – ещё куда ни шло, но вдруг впереди иное, непонятное бытие, где надо отвечать за содеянные грехи, которых вместе с невольными наберётся товарный вагон? Одни лишь связанные руки Дона и недоумение в глазах Чернушки, которую я накормила рыбьими костями, потянут на вечные муки. Переступая границы памяти, с печалью осознаю совершённое зло. Как умудриться жить праведно, ибо всё возвращается. Зло, как бумеранг: куда бросишь, оттуда и придёт.
Чтобы отвлечься от назойливого чувства стыда, прошу Нину достать с антресолей картонные коробки с фотографиями, поставить рядом на стулья и не убирать, не трогать.
– Это важные вещи.
– Тогда, зачем прятать так высоко и годами туда не заглядывать? – вполне логично возражает Нина, сдувая пыль со щегольского «дипломата», которым пользовался ещё первый муж.
Я морщусь:
– Тряпку мокрую возьми!
Замки щёлкают, словно выстрелы. «Дипломат» набит письмами, отправленными мне с гастролей Доном. Почерк бисерный, неровный, разбирать описания сиюминутных событий, сплетни музыкантов и бесконечные заверения в супружеской любви нет желания.
В коробках – разномастные альбомы и несметное количество чёрных конвертов из-под фотобумаги, туго набитых снимками. Буду постепенно перебирать содержимое, пристально вглядываться в отражённое время и вспоминать ощущения.
На самом верху лежит толстая голубая книжица, посвящённая маленькому Феде – от рождения до школы. Листаю странички с чувством глубокой, никогда не проходящей нежности. Семейный фотоальбом моих родителей из картона, обклеенного полинявшим от времени бархатом – его сделали по спецзаказу в Мурманске – я открывать не стала. Из будущего доносится мало почтительный гогот потомков, привыкших к мельканию картинок на смартфонах.
