при полной осведомленности Павла и Марии Федоровны — агитировал вместо этого за ее свадьбу с прусским принцем. Он заручился поддержкой Фридриха Великого, и была организована секретная помолвка Элизабет и молодого принца Генриха Прусского (сына Фердинанда), которому было всего десять лет, в то время как Элизабет было четырнадцать. Екатерину держали в полном неведении относительно этого плана, чтобы подорвать ее политику и разрушить ее виды на Элизабет. Но вскоре все обнаружилось, и понятно, что интриганы были напуганы. Сэр Джеймс выразил свое мнение, что недовольство императрицы и ее удивление
«…безусловно, выросли необычайно, когда вся интрига раскрылась — когда она обнаружила, что граф Панин с самого начала предал ее; что именно он без конца побуждал короля Пруссии выдвинуть своего племянника; что ее собственные дети и ее собственный министр действовали в союзе против нее. Мне было бы легко сразу разжечь это пламя; но я убежден, что большая реакция наступит, когда факты будут говорить сами за себя, и очень скоро никакая хитрость или выдумка не предотвратят ответных действий. Граф Панин поторопился скрыться, хотя великие князь и княгиня уговаривали его остаться. Их опасения усиливаются по мере приближения курьера из Монбийяра [то есть из семьи великой княгини], и они боятся остаться один на один с императрицей перед лицом неминуемой бури»{791}.
Несмотря на все усилия Панина и без его ведома Екатерина и Иосиф преодолели свой тупик, согласившись на тайный обмен письмами вместо подписания официального договорного документа. 24 мая 1781 года, через год после того, как два государя встретились, Екатерина подписала в Царском Селе свое письмо Иосифу. Соглашение обязывало стороны к взаимопомощи, тем самым страхуя российские владения в Европе на срок до восьми лет, и обещало вооруженную поддержку в случае любого нападения извне.
Самым важным для Екатерины и Потемкина было то, что Австрия взяла на себя обязательство поддерживать Россию в ее отношениях с Оттоманской империей. Очень немногие знали об этом соглашении; большинство считало, что переговоры распались по причине «альтернативного» протокола. Сэр Джеймс высказал свое смущение 8 июня:
«Признаюсь, милорд, я иногда думаю, что по поводу этого договора существует какая-то тайная и непостижимая сделка между императрицей и императором, неизвестная никому, кроме них. Различные обстоятельства убеждают меня в этих подозрениях. Я пытаюсь по мере возможности докопаться до правды, хотя она скрыта глубоко, и не знаю, через какие каналы можно ее добыть»{792}.
Сэр Джеймс также доложил, что Екатерина в конце концов преуспела в осуществлении своих замыслов по поводу брака юной Элизабет: «Я понимаю так, что король Пруссии оставил свои претензии относительно молодой княжны Вюртембергской очень лестным для императрицы образом и что она вполне довольна им»{793}.
К 25 июня сэр Джеймс узнал, что происходит. Его информатором стал доверенный секретарь Александра Безбородко — и он считал, что никто, кроме Безбородко, Потемкина и самой императрицы, не знал об этом. В донесении, передающем эту новость, сэр Джеймс держится очень самоуверенно:
«Два властителя империй вполне могут сослужить нам службу, но их добрую волю нужно купить различными способами. Император будет прислушиваться ко всему, что может послужить развитию и безопасности его империи; к предложениям, которые могут помочь ему достичь серьезных преимуществ и истинной славы — одним словом, к языку мудрости и здравой политики. Но характер великой леди, возле которой я имею честь служить, совсем другого свойства. Чтобы угодить ей, мы должны постоянно приносить жертвы ее тщеславию, избегать возражений ее мнению, одобрять то, что предлагает она, обожать ее умственные способности, уважать ее величие, разыгрывать равное доверие ее возможности и склонности помогать нам; и, отдавая должное выдающимся качествам, которыми, по ее мнению, она обладает, заставлять ее действовать так, будто она действительно ими обладает»{794}.
Екатерина и разозлилась, и развеселилась из-за такой оценки — особенно потому, что сэр Джеймс озвучил слова, вложенные в его уста хитрым Потемкиным, — и привлекла внимание посла к списку достижений периода ее правления, который она, как обычно, составляла к годовщине восшествия на престол. 28 июня того же 1781 года Александр Безбородко — ее «мастер на все руки», как она называла его, — представил ей внушительный перечень (который она должным порядком переслала Гримму). Перечень представлял двадцать девять местных правительственных районов, образованных согласно новой системе, сто сорок четыре новых города, тридцать соглашений и договоров, семьдесят восемь военных побед, восемьдесят восемь «памятных эдиктов по поводу принятия законов или учреждения чего-либо», а также сто двадцать три «эдикта с послаблениями народу» — всего четыреста девяносто два достижения. И это не учитывая достижений в области живописи, архитектуры и музыки{795}.
Внуки не были заброшены Екатериной в этот период. В тот самый день, когда было отослано письмо Иосифу II, она написала Гримму, вложив набросок:
«Вот так [Александр] одевается с тех пор, как ему исполнилось шесть месяцев: его одежда сшита в одно, надевается одним махом и застегивается сзади четырьмя-пятью маленькими крючочками. Костюмчик украшается снаружи и очень удобно сидит на ребенке. Король Швеции и принц Пруссии просили и получили копию костюма монсеньора Александра. В нем нет никаких завязок, и ребенок даже не чувствует, что его одевают; ручки и ножки вставляются в костюм одновременно — и одевание мгновенно завершается. Этот костюм — моя гениальная находка, и я хочу, чтобы вы знали об этом. Я должна также сообщить вам, что оба ребенка быстро растут и обещают стать высокими, а моя методика прекрасно работает. Бог знает, чего только не вытворяет старший: он говорит, рисует, пишет, копает, фехтует, ездит верхом, делает двадцать игрушек из одной, имеет удивительное воображение и без конца задает вопросы. На днях он захотел узнать, почему в мире существуют люди и каково его собственное назначение в мире и на земле. Я не знаю, что ответить: в голове у этого ребенка рождаются мысли исключительной глубины, и все-таки он остается беззаботным. Я очень стараюсь не заставлять его делать что-либо: он делает что хочет; ему не позволяется только пораниться самому или поранить других»{796}.
