Книга Перл-Харбор. Ошибка или провокация? - Сергей Зубков

Помножьте все вышесказанное на то, что о флоте фактически забыли на 20 лет. Изоляционизм наложил свой отпечаток. После чего за считанные годы офицерский корпус вырос в несколько раз, на деле его качество лишь понизилось. И понизилось оно до сверхмалых величин. Капитаны и лейтенанты, отвечавшие за связь, передачу донесений и множество других вопросов, без которых жизнедеятельность столь крупного организма, как военно-морские силы, невозможна, просто не знали своих служебных обязанностей, не владели техникой, с которой работали, отсюда волокита в передаче донесений, путаница и неразбериха, как в мирные дни, так и в момент атаки. В армии дела были не лучше, всего одни факт: с 300 000 солдат и офицеров за два года она увеличилась до 1 700 000 — о каком адекватном управлении здесь может идти речь.

Разведка, несмотря на все достижения в области дешифровки, испытывала на себе те же трудности. Несогласованность на всех инстанциях, даже в пределах одного ведомства, делала прохождение важнейших разведданных невозможным. Отсутствие квалифицированных кадров, аналитических отделов и, наконец, координации между разведчиками, когда данные «фиолетового кода», расшифровки «ДжН-25», других шифров и результаты анализа перемещений японского флота существовали в разных вселенных, никак не корелировались между собой — все это ставило крест на нормальной работе. Тотальная секретность, наличие у каждого командира собственной службы радиоперехвата, которая должна была снабжать его данными, но подчинялась непосредственно министерству и, соответственно, выполняла задачи, нужные центральному управлению в Вашингтоне, а не командующему флотом на Гавайях. Вот и все, не было никакого вакуума, в который поместили Киммеля, его не снабжали данными, потому что думали, что его снабжает Рошфор. А Рошфор в силу секретности даже не знал всех возможностей и занимался тем, что скажут из министерства. Ким-мель тоже ничего не знал, потому что про него элементарно забыли. Организуй Старк или Тернер единый центр сбора и анализа разведданых, который бы централизованно сообщал командующим разведывательную информацию в виде сводок и конкретных документов, — многих проблем можно было бы избежать. Но централизованной системы управления просто не было, и не было ее во всех сферах жизни флота, а не только в разведке.

Американских руководителей необходимо было учить логистике в Морской академии, а не стремлению занять место повыше в итоговом списке с оценками. Недаром именно логистика приобретет особое место при разработке операций в американской армии и флоте во время войны. Возьмите три-четыре официальных военных монографии по истории Второй мировой на Тихом океане, и вы непременно в паре из них обнаружите раздел, посвященный этой науке.

Что же касается боевой готовности армии и флота на Гавайях, то она стала логическим завершением кризиса американских вооруженных сил. Именно так! На основании вышесказанного можно с уверенностью утверждать: военная машина США к декабрю 1941 г. переживала глубокий системный кризис. Хуже всего было то, что тот кризис тлел внутри военного организма, как гнойный нарыв, долго и незаметно. Он прорвался, и скальпелем, который его удалил, как это ни странно звучит, было ударное соединение японских авианосцев под командованием адмирала Нагумо. Дальше началась интенсивная терапия.

Итак, суммируя все вышесказанное, подведем итог: политическая провокация со стороны Рузвельта была. Но президент собирался пожертвовать не более чем «одним-двумя» крейсерами, а не целым флотом. Разгром же в Пёрл-Харборе стал закономерным явлением, итогом кризиса американских вооруженных сил. Что касается персональной вины адмирала Киммеля и генерала Шорта, то она, несомненно, была — боеготовность соединений, находившихся под их началом, это исключительно их ответственность. И несмотря на то что они были всего лишь винтиками заржавевшей и прогнившей насквозь машины, на своем месте они вполне могли проявить инициативу, а не надеяться на Бога и начальство, которое подскажет, что делать.