Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
— Вот в чем вся штука, в чем смысл. У них одно имя! И тот и другой — Гамлет! Понимаешь? Понимаешь?
— Нет, — сказал Сашка.
У него уже прошел первый восторг, он отвлекся и взглянул на Старика, сидевшего к нему в профиль. Лысина, волоски в носу и незаметный прыщик, прикрытый седыми волосками бороды.
“Я считал, только у нас прыщи, а не у взрослых”, — подумал Сашка. “Что?” — спросил Старик. “Я вас себе другим представлял”, — шепотом ответил Сашка.
А на сцене уже не было Призрака и дело дошло до последнего монолога. Борис играл его великолепно, на высоте трагедии.
О низость, низость с низкою улыбкой!
Где грифель мой?..
Вдруг Гамлет — падая с высот трагедии — каким-то придурковатым шутовским фальцетом, словно уже начал притворяться безумным: “Я это запишу, что можно улыбаться, улыбаться…”… И совсем уж ерничая — по-гамлетовски — совсем как пьяный Борис, подмигнув, подпустив петуха: “…и быть мерзавцем!”
Сашка вытер глаза, шморгнул носом и засмеялся. Старик покосился на него и тоже засмеялся.
— А вы чего смеетесь? — ворчливо спросил Сашка.
— Когда тебе весело, мне тоже весело, — ответил Старик.
Но Борис, пережив за эти секунды несколько состояний и перейдя поле, вновь вернулся на высоту:
…А теперь девиз мой: “Прощай, прощай и помни обо мне”, Я в том клянусь”.
Блок вступает:
“И закрылся веселый балаганчик”.
Не знаю — откуда, почему вдруг это воспоминание?
72-й год. Ресторан ЦДЛ. Мы с Валей Туром вдвоем за столиком. Точно помню, где сидели. В углу, как войдешь из коридора в дверь ресторанного зала — напротив “парткома” — через два года там будет панихида по отцу — налево, в неглубокой нише.
Дубовый зал. Сюда приходил на “елки” — помню пригласительные билеты с золотыми и зелеными буквами и отрывным талоном на “подарок”. Столики или убирались, или сдвигались ближе к камину, а нам ставили несколько рядов стульев — напротив самой елки и рояля, — и мы видели вблизи артистов — театра и цирка. Кто-то нам пел, кто-то разыгрывал сценки. Помню человека-змею, он просовывал ноги под мышки и на руках скакал по полу, как лягушка…
Вдруг — маленький, взъерошенный, седой и похожий на старого попугайчика, но очень яркого и цветного — в светлом сером костюме и с красным галстуком. А может, и без галстука — ворот белой рубахи расстегнут? Дубовый зал был полон и гудел писательскими голосами. Почему Семен Кирсанов выбрал наш столик? Знал Вальку и что тот — писал стихи. Поэтому?
Кирсанов был уже пьяный. Он выпил еще рюмку и, хрипя — это был больной — опасный — хрип, — сразу стал читать стихи. “Только что написал”, — сказал он. Наверное, ему было не так уж важно, кому читать — лишь бы читать, хрипя горлом: “Смерти больше нет, смерти больше нет…”
Смерти больше нет, Есть рассветный воздух. Узкая заря. Есть роса на розах. Струйки янтаря на коре сосновой. Камень на песке. Есть начало новой Клетки в лепестке. Смерти больше нет.
…Когда утром жена, дочка и внук в пятнистом костюме американского рейнджера, веселые, радостные, нарядные — с сумками, полными сыра, который он так любил, и пивом любимой им марки — из дорогого магазина, судя по надписям на пластиковом пакете, — подошли к дачному домику, он лежал на крыльце, рука его была протянута в сторону леса, как для объятия.
“Если мы не имеем развязки, то не получаем ощущение сюжета”.
Виктор Шкловский Боже! Как мало я вспомнил! Да и всё не то, что нужно!
Последняя цитата
“Думаю о том, как нелепо идти дальше, когда некуда идти. Потом я думаю: «Нелепость? Ну конечно же, всегда есть куда идти. Иди своим делом занимайся»”.
Джек Керуак Вкладка
Автор в учебной студии ВГИКа.
Автор на руках у мамы. Слева — брат Витя.
Мама была очаровательна.
Родители — Константин Финн и Жанна Гайсинская. Мама говорила, что предвоенный 40-й был самый обеспеченный и беззаботный.
Брат Витя — будущий доктор двух наук, профессор — на фоне радиоприемника “Пионер”. Когда началась война, приемник и автомобиль “эмку” государство у отца забрало в долг, и, кажется, так и не вернуло.
Отец — военный корреспондент.
Ташкент, эвакуация. Автор на руках у приятельницы мамы, Валентины Грюнзайт (Петровой). Ей Олеша посвятил “Трех толстяков”.
После войны — на даче под Москвой.
Год, наверное, пятидесятый. Дача в подмосковной деревне. В центре — отчим автора Борис Авилов.
Начало сложного творческого пути…
54-й год. Справа — Сандрик Тоидзе. На груди у автора — значок с изображением Мао Цзэдуна.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
