На встрече с советским руководством Зейдлиц предложил отправить эту армию по воздуху в Германию, возможно в Берлин.[1015]Один из офицеров НКВД указал на технические сложности переброски авиацией большого количества войск, однако Зейдлиц ответил, что проработать детали – задача русских. Против высказался генерал Корфес – он назвал план авантюрным: «Это утопия. Кроме всего прочего, командование русской авиации сочтет нас фантазерами».
Есть основания полагать, что на гнев и неприязнь бывших товарищей по оружию, вызванные его действиями, Зейдлиц просто не обращал внимания. Офицеры, оставшиеся верными нацистской идеологии, объявили бойкот всем, кто сотрудничал с русскими. При встрече друг с другом они демонстративно вскидывали вверх руку в партийном приветствии. Такая поляризация мнений – и действий! – сильно усложнила жизнь тем, кому не было никакого дела ни до «антифашистов», ни до сторонников Гитлера.
В феврале 1944 года русские самолеты начали сбрасывать над немецкими позициями по всей линии Восточного фронта листовки, подписанные Зейдлицем и теми, кто разделял его взгляды. Гестапо тотчас доложило Гиммлеру, что подпись Зейдлица подлинная. Генерал Гилле, заместитель командира дивизии СС «Викинг», чьи позиции на Черкасском выступе были засыпаны листовками Национального комитета, лично отослал несколько таких листовок в Германию, как и письма, написанные ему генералами Зейдлицем и Корфесом. В гестапо провели графологическую экспертизу и подтвердили, что письма тоже являются подлинными.
В Берлине началась паника. Гитлер вызвал к себе Гиммлера. Генерал Шмундт получил задание собрать подписи всех военачальников под декларацией о верности своему верховному главнокомандующему – фюреру. И этого ему оказалось мало. 19 марта Рундштедт, Роммель, Клейст, Буш, Вейхс и Манштейн были срочно вызваны в Бергхоф. Гитлер при них проклял генерала фон Зейдлиц-Курцбаха, «презренного предателя нашего священного дела».[1016]
У Мельникова к этому времени тоже появились сомнения. Ни одна крупная гитлеровская группировка на советскую пропаганду не поддалась, хотя вермахт терпел одно поражение за другим. Зейдлиц объяснял отсутствие результатов неприятием немцами революционных идей, системой полицейского насилия и полным подавлением инакомыслия. Он утверждал, что в Германии нет каких-либо значительных организаций сопротивления и сильна всеобщая боязнь поражения и его последствий, раздуваемая, в свою очередь, страхом перед большевизмом.[1017]Несмотря на все эти неудачи, он по-прежнему хотел, чтобы Советский Союз официально признал Национальный комитет как правительство в изгнании. Тут вмешался Дмитрий Мануильский. Он заявил, что меморандум Зейдлица является провокационной попыткой обострить отношения СССР с союзниками. «Нет никаких сомнений, – писал Мануильский, – что признание Национального комитета советским правительством спровоцирует Великобританию и Соединенные Штаты на то, чтобы обвинить Советский Союз в прогерманской политике».[1018]
В мае 1944 года Эрих Вайнерт, председатель Национального комитета, решил в пропагандистских целях послать на Ленинградский фронт трех немецких офицеров. Двое – капитан Штольц и лейтенант Виллимзиг – ехать отказались. Сначала с офицерами беседовали Вайнерт, Ульбрихт, генерал фон Зейдлиц и генерал Латтман. Потом их допросили русские. Через четыре дня они признались в том, что являлись членами фашистской организации внутри Союза немецких офицеров.[1019]Оба были арестованы НКВД как двойные агенты, работающие на нацистов, и подвергнуты новым допросам. Арестовали и других немецких офицеров, в том числе генерала Роденберга. Он также «признался» в профашистской деятельности. Мануильский тут же распорядился запретить использовать немецких офицеров в пропагандистской работе на фронте. Очевидно, Сталин решил отказаться от неэффективных усилий, опасаясь осложнить на данном этапе войны отношения с союзниками, когда ему была так нужна их помощь.
Зейдлиц впал в сильную депрессию. Чтобы подбодрить его, офицеры НКВД преподнесли генералу на день рождения торт, украшенный четырьмя красными марципановыми розами (у Зейдлица были четыре дочери). Трудно сказать, удалось ли сотрудникам ведомства Берии это сделать, но впоследствии у генерала случались неоправданные в данных обстоятельствах вспышки оптимизма.
20 июля закончилась неудачей попытка покушения на Гитлера. Гестапо, конечно, ответило на нее массовыми репрессиями. Положительным моментом провала очередного антифашистского заговора стало то, что в германской армии усилилось недовольство режимом. Среди пленных генералов теперь тоже преобладали оппозиционные настроения. Даже Штрекер, узнав о казни своего друга фельдмаршала фон Витцлебена, готов был подписать призыв к свержению Гитлера, но он слишком презирал Зейдлица…
8 августа 1944 года Берия доложил Сталину о большом успехе. Паулюс наконец согласился подписать обращение к немецкому народу. Это воззвание, правда не к народу, а к группе армий «Север» с призывом сложить оружие, написали в НКВД «согласно инструкциям товарища Щербакова».[1020]21 августа Паулюс и 29 взятых в плен генералов поставили под ним свои подписи.
Узнав об этом, Гитлер пришел в ярость. Он горько жалел о том, что произвел Паулюса в фельдмаршалы, и кричал, что знал: попав в плен, этот человек не устоит. Однако не вызывает сомнений, что бывший командующий 6-й армией, проведя в плену почти полтора года, принял свое решение не спонтанно. После того как его сын Фридрих, капитан вермахта, в феврале 1944 года погиб под Анцио, Паулюс многое переосмыслил. Теперь он считал своим долгом сделать все возможное для того, чтобы эта бессмысленная бойня как можно быстрее закончилась. Война проиграна, и нужно, чтобы немцы перестали умирать. Второй сын Паулюса, Эрнст Александр, близнец Фридриха и тоже капитан, был арестован в соответствии с законом о Sippenhaft.[1021]Осенью жене фельдмаршала – румынке Елене Констанции Паулюс, всегда относившейся к нацистам настороженно, предложили сменить фамилию. На свободе она может остаться только в этом случае. Гордая румынка отказалась предать мужа и память о сыне, и ее вместе с дочерью, невесткой и внуком поместили под домашний арест. До февраля 1945 года они содержались в Верхней Силезии, вместе с семьями некоторых других пленных генералов, в частности фон Зейдлица и фон Ленски.
