могут возникнуть проблемы. Еще несколько недель назад у меня определенно возникли бы таковые, но теперь, когда Роберт ведет себя более осторожно, это возможно сойдет мне с рук. С другой стороны: если я буду вести себя хорошо и принесу ему письмо нераспечатанным, мне ничего не грозит. И он обязательно расскажет мне, что там написано. Может даже позволит мне прочитать его. Роберт не сможет скрыть содержимое записки от меня, ведь я знаю, что письмо есть, и не сказать мне, что в нем, было бы очень подозрительно. Так что я буду милой и послушной, хорошей девочкой, и только выиграю во всех смыслах.
Зажимаю письма и газету под мышкой и возвращаюсь в квартиру. Роберт уже налил нам кофе, и я сажусь рядом с ним, молча протягивая ему газету и письма, адресованные ему.
— А для тебя что-то было? — спрашивает он, открывая письмо, в котором, скорее всего, содержится реклама новой отличной бонусной программы или новой обязательной дополнительной страховки.
— Нет, — отвечаю, — ничего.
Я беру газету и делаю вид, что читаю первую полосу, краем глаза наблюдая за Робертом. Тот читает первые три предложения и откладывает письмо в сторону. Реклама. Как я и думала. Он тут же откладывает следующие два конверта и тянется за последним.
— Что это? — спрашивает он, и я поднимаю глаза.
— Письмо. Твое имя на нем. Оно было в почтовом ящике.
Роберт переворачивает конверт и смотрит, есть ли отправитель. Конечно же, нет.
— Джудит? — спрашивает он и указывает на свое имя, написанное от руки.
— Не знаю. Не могу сказать, ее ли это почерк. Я недостаточно знаю ее для этого. Просто открой его, тогда узнаешь.
Он вздыхает, а я снова утыкаюсь в газету.
— Почему я никогда не обрету покой? — вздыхает он и разрывает конверт, вытаскивает лист бумаги и, хмурясь, читает письмо. Я ничего не говорю, только кусаю губу. — Она разочарована, что я не пришел в субботу. Если приглашение было слишком краткосрочным, она приглашает меня на следующую субботу. Снова в «Hog Frog». Снова закрытая вечеринка. 3 L (прим. переводчика: 3 L = Lack, Leder(кожа), Latex). Она с удовольствием хотела бы увидеть меня в кожаных штанах.
— Я тоже, — усмехаюсь, — Если уж выбирать между лаком, кожей или латексом, то, несомненно, только кожа.
Роберт корчит лицо в гримасе отвращения. Он не фанат винила, кожи и латекса.
— Кожа для курток и обуви и, если хотите, для диванов. А вот брюки, рубашки и футболки должно быть из хлопка. Предпочтительно.
— Я знаю. И уже практически примирилась с мыслью, что никогда не увижу тебя в черных кожаных штанах, без рубашки и с кнутом в руке.
— Ух, тебе это нравится?
Он встает и бросает письмо Джудит в мусорное ведро. Позже, когда Роберт уснет, я, пожалуй, вытащу его и прочитаю сама.
— Наверное, это выглядело бы так круто, что меня бы хватил сердечный приступ, — улыбаюсь я, когда он снова садится.
— Тогда у меня есть веская причина никогда не носить кожаные штаны.
— Верно. Ты меня и без них возбуждаешь достаточно сильно.
Я улыбаюсь ему и переворачиваю страницу газеты.
— Иди сюда, — тихо говорит он, указывая на свой стул.
Встаю и обхожу стол, скрещивая руки за спиной, пока Роберт садится боком на стул, чтобы я могла встать на колени между его ног.
— Вниз.
Склонив голову, становлюсь на колени, сажусь на голени и смотрю в пол. Я люблю, когда он меня воспитывает. И Роберт будет меня сейчас воспитывать. Он в игровом настроении. Его пальцы сгибаются под моим подбородком и приподнимают его.
— Я возбуждаю тебя, да?
Его глаза искрятся весельем, и он улыбается.
— Да, Роберт.
— Это то, что говорит почтительная, нежная женщина, которая хочет, чтобы ее носили на руках?
— Наверное, нет, — шепчу я, заглядывая ему в глаза.
— Кто бы сказал такое? Как ты думаешь?
— Деше… дешевая шлюха? — предполагаю я, нервно облизывая губы.
Чувствую, как промокают мои трусики, а возбуждение возрастает с каждой секундой.
— Что делают с дешевой шлюхой, которая так себя ведет? Как ты думаешь, Аллегра?
— Я… не знаю, — шепчу я.
— Ну, я поставлю вопрос иначе. Что бы ты сделала? Ты, конкретно?
— Я бы заткнула ей рот, дис… дисциплинировала бы ее, внушила бы ей уважение и трахнула ее. Думаю, я бы заставила ее ползать, пока она… она чистосердечно не раскается и не извинится.
— Звучит хорошо. Как вариант. А знаешь, что бы я сделал?
— Нет, Роберт.
— То же самое. Но в какой-то момент в процессе я связывал бы ее, чтобы она была полностью обездвижена, а затем с помощью Magic Wand заставил бы ее кончить. Десять раз, двадцать раз. До тех пор, пока она не заплачет, пока не забудет свое имя, до тех пор, пока не уверюсь, что ей придется ползти, потому что она больше не сможет стоять на ногах.
— Пока она не заплачет?
— Да. А когда точка, где станет нестерпимо, неудобно, мучительно будет пройдена, то еще как минимум пять оргазмов. Я буду наслаждаться каждой слезой, каждым криком, бормотанием в кляп, каждой судорогой, эффективно сдерживаемой путами. На каждую попытку, какой бы незначительной она ни была, отказаться от стимуляции, приходилось бы пять шлепков по пизде. Небольшая награда за каждый раз, когда она эякулирует во время оргазма.
Он протягивает мне стакан с водой со стола и усмехается:
— Пей. Тебе нужна жидкость.
Я выпиваю и ставлю стакан на стол.
— Итак? Что ты есть?
— Я дешевая, непочтительная шлюха, Роберт, — тихо отвечаю я.
— Иди в спальню, приготовь веревки, кляп, яйцо, надувную пробку, Magic Wand и разденься.
— Да, Роберт.
Я встаю и иду к двери, снова оборачиваюсь и серьезно смотрю на него.
— Роберт, можно кое о чем попросить?
— Да, конечно. Чего ты хочешь, дорогая?
— Пожалуйста, будь со мной строг, — шепчу я, и Роберт улыбается.
— О, да. Я буду очень строг.
— Пожалуйста, всегда.
— Всегда, когда ты находишься в зоне. В противном случае нет.
— Спасибо.
Я улыбаюсь и иду в спальню, готовлю то, что он потребовал, и раздеваюсь. Когда Роберт входит в комнату, у него в руках бутылка с водой и мой стакан.
— Пей, — говорит, — чем больше выпьешь, тем легче тебе будет бурно кончить.
Я пью и качаю головой.
— Не знаю, смогу ли.
— Тебе придется, детка. Я не оставляю тебе другого выбора. Не остановлюсь, пока постель не станет мокрой.
Роберт достает из шкафа пару полотенец и бросает их мне.
— Будь добра, разложи их. Они нам понадобятся.
Его ухмылка настолько же дьявольская, насколько эротическая, и я
