о чем? Ты же моя самая давняя берлинская подруга!
Она пожала плечами и проронила три коротких слова, как будто со стыдом признавалась в том, что виновата в каком-то ужасном преступлении:
— Но я же еврейка.
Я понимала, что Паола очень гордая и для нее признаться, что она оказалась в бедственном положении, было крайне неприятно, поэтому я отвела ее к дивану, заказала нам чай и завела оживленный разговор, хотя на самом деле мое сердце разрывалось от жалости.
— Ну и что? Какая разница? Ладно тебе, Паола! Говоришь тоже всякие глупости. Лучше расскажи мне новости про всех-всех.
Она осталась совсем одна. Ее младший брат смог уехать в Голландию, а старший брат и его жена умерли. Тут она горестно пояснила:
— Слава Богу, что умерли своей смертью, по естественным причинам, еще до… — тут Паола безнадежно махнула рукой, — …всего этого…
— А как ты зарабатываешь на жизнь?
— Даю уроки английского и французского, когда могу. У меня сейчас несколько учеников, все евреи, которые вдруг захотели поскорей выучить какой-нибудь иностранный язык.
Тут я воскликнула, пытаясь сделать вид, что она может оказать мне невероятную услугу:
— Ох, Паола, у меня вот какая идея! Мне ведь тут понадобится секретарь. Ты не пожалеешь об этом. Паола, именно ты могла бы мне помочь, как никто. Прошу тебя, иди работать ко мне. Она согласилась со слезами благодарности. Я сказала:
— Как чудесно. Спасибо тебе. Начинай прямо сейчас. Давай вытри слезы, — я крепко обняла ее за плечи. — Все устроится, вот увидишь. Это сумасшествие долго не продержится. Так не может продолжаться дальше.
«Мазурку» снимали в той же студии в Темпельхофе, где я когда-то снималась в «Страсти», «Кармен» и во многих других фильмах, которые были так успешны. Мне даже дали мою старую артистическую уборную. По прошествии всего нескольких дней мне было трудно себе представить, что я вообще куда-то уезжала… «История повторяется», — думала я с иронией. Меня занимало, получится ли «Мазурка» так же хорошо, как и другие фильмы, какие мы снимали в этом павильоне.
Ровно за два дня до начала съемок, когда я пригласила Вилли Форста на обед в свой номер в гостинице, туда ворвался Рабинович, который был в ужасном состоянии: крайнее возбуждение было смешано с весьма немалым чувством страха. Он воскликнул:
— По приказу Геббельса Поле Негри запрещено сниматься в нашем фильме!
Я и Вилли были ошеломлены.
— А в чем дело? — возмутилась я. — По какой причине?
— Он утверждает, что у вас недостаточно чистая арийская родословная, — сказал Рабинович и, выждав некоторое время, прибавил: — Пола, нанимать секретаршу-еврейку… в наше время — это неразумно…
— Кого хочу, того и нанимаю! — негодующе воскликнула я, хотя оба мужчины пытались знаками заставить меня замолчать, указывая на возможные подслушивающие устройства.
— А мне плевать! — не унималась я. — Что он себе позволяет, этот жалкий червяк?! Он полный инвалид, и телом[329], и умом. Если бы у меня была хотя бы капля еврейской крови, неужели я стала бы это скрывать?! Да я бы гордилась этим! И я не позволю этому психопату мешать своей работе и карьере! К тому же я гражданка Польши, а не Германии!
Я схватила телефонную трубку и позвонила Йозефу Липскому, послу Польши в Германии.
— Я хочу, чтобы вы передали Геббельсу все, что вам известно об истории моей семьи. Можете также сообщить, что я покину Германию. Я не останусь здесь ни на секунду дольше, чем это необходимо.
К моему изумлению, его светлость господин посол также попытался успокоить меня. Он умолял быть осмотрительнее, выбирать слова и совершать поступки, предварительно их обдумав, а ведь он должен был разгневаться не меньше, чем я, ну, хотя бы потому, что была задета честь его страны. Между прочим, я была всемирно известной гражданкой Польши. Я медленно повесила трубку, осознав, что Липский был крайне дипломатичен…
Вилли Форст немедленно заявил:
— Если Негри запрещают сниматься, тогда я отказываюсь быть режиссером этого фильма.
Работы пришлось отложить на несколько дней, во время которых вся страна пребывала в полном недоумении и кругом шли разговоры о том, во что может вылиться эта история. Посол Липский не переставал уверять меня, что делает все возможное, чтобы исправить это недоразумение.
Для меня это не играло никакой роли, о чем они думали и как поступали. Я утратила всякий интерес к тому, чтобы работать в условиях Третьего рейха, и намеревалась уехать из Германии навсегда. Надо было только найти какой-нибудь способ увезти с собою Паолу Лёбель. С помощью небольшого подкупа я смогла получить для нее визу на выезд из страны.
Но однажды утром, когда я как раз заканчивала упаковывать свои вещи, Вилли и Рабинович вбежали ко мне в комнаты, размахивая газетами. На передних полосах было напечатано извещение рейхсканцелярии, подписанное самим Адольфом Гитлером:
ПОЛЕ НЕГРИ РАЗРЕШЕНО РАБОТАТЬ В ГЕРМАНИИ. СЛЕДОВАТЕЛИ ПРОВЕРИЛИ ЕЕ АРИЙСКИЙ СТАТУС И УСТАНОВИЛИ, ЧТО У НЕЕ ПОЛЬСКОЕ АРИЙСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ.
Хотя Геббельс все равно настаивал, что мой прадед со стороны отца имел еврейскую кровь, его мнение было отвергнуто теми, кто был выше в партийной иерархии. А ведь они действительно посылали каких-то экспертов-«следователей» в Польшу и Словакию, чтобы навести справки относительно моих корней.
— Ну и что? — воскликнула я в ответ на новость. — Я все равно не собираюсь сниматься в фильме здесь, в Германии.
Тут Вилли и Рабинович стали переубеждать меня, им было очень важно, чтобы я изменила свое решение. Когда им это не удалось, в игру вступили представители властей, вплоть до посла Липского, кого также вовлекли в урегулирование сложившейся ситуации. Мне напомнили, что у меня подписан контракт с очень жесткими условиями. Были даже угрозы, что мне не разрешат пересечь границу Германии, если я не выполню условия договора. Я еще раз обратилась к Липскому, но он лишь бессильно пожал плечами. Не в его власти было повлиять на такое развитие событий. Я вздохнула и приказала распаковывать мои сундуки.
Я сказала Паоле, что она по-прежнему остается моей секретаршей. Она ответила, что, поскольку у нее есть теперь выездная виза, она в любой момент может выехать из страны, поэтому для нее не было прямой угрозы. Подруга решила остаться в Германии до моего отъезда оттуда.
Не могу не отметить, что под управлением нацистов все работы на киностудиях осуществлялись с феноменальной эффективностью. Методы кинопроизводства были гораздо более передовыми по сравнению с тем, что мне было известно по Голливуду. Правда, это никак не компенсировало один невероятный недостаток: сценарии отличались идеологической стерильностью, которую диктовала
