из сожженных доменов. Тави следовал за ними и услышал в сумраке звон оружия и рычание.
Он смотрел, как одинокая крупная фигура спрыгнула со стены и побежала не слишком уверенно, каним потерял ориентировку и бросился прямо к алеранской кавалерии, двигавшейся в сторону развалин. Другой отряд всадников устремился вперед, чтобы его перехватить.
Скакавшая рядом с Тави Китаи неожиданно прошипела:
– Останови их! Немедленно!
Тави заморгал, но тут же рявкнул:
– Второе копье, остановитесь!
Всадники придержали лошадей, удивленно оглядываясь назад.
– Пойдем, алеранец, – позвала Китаи и поскакала вслед за одиноким канимом.
– Ждите здесь, – велел Тави Максу. – Мы вернемся через минуту.
– Но командир… – сказал Макс.
Тави проигнорировал его и поскакал за Китаи, которая повела его за собой, и очень скоро они обнаружили убегавшего канима, спрятавшегося в овраге у ручья.
Она смотрела на них широко раскрытыми испуганными глазами, прижимая к груди несколько маленьких, тихонько скулящих существ.
Она.
Она.
Тави смотрел на нее, потеряв дар речи. Женщина-каним с детьми, совсем недавно родившимися. Вероятно, она рожала, когда началось отступление армии канимов. Никто из алеранцев не видел женщин-канимов, что за долгие столетия привело к появлению сомнительных слухов о том, как они сохраняют свою численность. Правда оказалась гораздо проще, и ее воплощение сейчас дрожало под холодным дождем перед Тави, прижимая к себе своих малышей, столь же испуганное и отчаявшееся, как любая алеранская мать.
Тави шагнул к ней, опустил подбородок и показал зубы.
В глазах женщины засверкал яростный гнев, который уравновешивался еще более отчаянным страхом, но затем ее уши опустились, и она склонила голову набок, обнажая горло и показывая, что сдается.
Тави смягчил взгляд и кивнул ей, потом наклонил голову и сделал отталкивающий жест.
Женщина подняла голову и посмотрела на него, ее уши начали подергиваться.
– Иди, – сказал ей Тави, попытавшись вспомнить подходящее канимское слово, и использовал то, что часто произносил Варг, когда Тави слишком долго задумывался над очередным ходом при игре в лудус. При этом Варг делал такой же жест. – Маррг.
Несколько мгновений женщина смотрела на него, потом снова обнажила горло, встала, не сводя с него глаз, и исчезла в темноте.
Тави смотрел ей вслед, погрузившись в раздумья.
Канимы пришли в Алеру и взяли с собой подруг, потомство и семьи. Прежде такого никогда не случалось.
Из чего следовало…
– Великие фурии, – выдохнул Тави. – Я больше не боюсь Насауга.
Китаи посмотрела вслед исчезнувшей женщине и мрачно кивнула.
– Я боюсь, – прошептал Тави, – того, что заставило его покинуть дом.
Эпилог
Исану разбудил зов далеких труб и шум в коридоре за дверью комнаты. Она села, плохо понимая, что происходит. Она находилась в своей постели. Кто-то ее искупал и надел на нее белую ночную рубашку из какой-то мягкой ткани. На столике рядом с постелью стояли три тарелки и простая чашка. Две тарелки были пусты. Третья – наполовину наполнена бульоном.
Исана села – это оказалось невероятно трудным делом – и убрала волосы с лица.
Потом она вспомнила. Целительная ванна.
Линялый.
Ванна исчезла, и больной раб вместе с ней.
Если бы Исана не чувствовала такой ужасной усталости, ее сердце отчаянно забилось бы от страха за его судьбу. Как бы то ни было, тревога придала ей сил. Она встала с постели, хотя это оказалось совсем не просто – такой слабой она себя еще никогда не чувствовала. Одно из ее простых серых платьев висело на спинке стула, она натянула его поверх ночной рубашки и подошла к двери.
Снаружи доносились крики и топот бегущих ног. Исана распахнула дверь и обнаружила в коридоре Джиральди, который смотрел в приоткрытую дверь комнаты напротив.
– Вполне возможно, – прорычал старый солдат, – но не тебе решать, здоров ты или нет. – Он замолчал, когда мимо пробежали трое молодых парней, наверное пажи. – Госпожа Верадис говорит, тебе повезло, что ты остался в живых. Ты должен лежать в постели до тех пор, пока она не разрешит тебе встать.
– Я нигде не вижу госпожи Верадис, – сказал мужчина, одетый в тунику легионера и сапоги. Он стоял в дверном проеме и смотрел в коридор, так что Исана видела его профиль. Красивый мужчина, хотя он выглядел утомленным. Каштановые волосы с проседью, короткая стрижка легионера. Он был худым, но казалось, что все его тело состоит из мышц и сухожилий, он держался с расслабленной уверенностью, а его ладонь небрежно лежала на рукояти гладия на бедре. У него был низкий, глубокий голос. – Она не сможет меня остановить. Почему бы нам не пойти и не спросить у нее вместе?
Мужчина повернулся к Джиральди, и Исана увидела, что другая сторона его лица обезображена шрамами от ожогов – такой знак выжигают у легионеров, сбежавших с поля боя.
Исана разинула рот.
– Арарис, – тихо сказала она.
Джиральди удивленно крякнул и повернулся к ней:
– Домина, я не знал, что вы проснулись…
Исана встретила спокойный взгляд Арариса. Она хотела что-то сказать, но сумела лишь повторить:
– Арарис.
Он улыбнулся и коротко поклонился:
– Благодарю вас за спасение моей жизни, госпожа.
И она почувствовала. Почувствовала, когда посмотрела в его глаза. Никогда прежде она этого не замечала, за все те годы, что он служил ей и ее брату. «Все дело в глазах», – подумала Исана. Он носил длинные волосы, и ей никогда не удавалось увидеть его лицо полностью, заглянуть в глаза. Он никогда не позволял ей перехватить его взгляд. Никогда не давал понять, какие чувства испытывает к ней.
Любовь.
Бескорыстную, тихую и сильную любовь.
Именно любовь помогла ему пережить годы тяжелой работы и одиночества, любовь заставила отказаться от своего имени, положения, гордости и семьи. Он сознательно убил все это в себе во имя любви, но не только любви к Исане. Она чувствовала в нем горечь, смешанную со сладостью, – глубокую скорбь, а также любовь к другу и патрону Септимусу и – как следствие – к его жене и сыну.
Ради этой любви он сражался, чтобы защитить семью Септимуса, работал в кузнице доминуса. Ради этой любви уничтожил свою жизнь и теперь до последнего вздоха, до последней капли крови будет их защищать. Его любовь не примет ничего другого.
Глаза Исаны наполнились слезами, когда тепло и сила его любви омыли ее, словно безмолвный океан, чьи волны бились в такт с сердцем Арариса. Она испытала благоговение перед столь сильным чувством. И что-то зашевелилось в ее душе. В течение двадцати лет она испытывала это только во сне. А теперь что-то сломалось у нее внутри,
