бы привела нас к решению этой загадки… Задайся любой на моем месте вопросом: кто правит в стране от имени короля без ведома короля, верно, сразу бы подумал на двойника. Однако всё не так просто. Человек, который перед нами, не имеет возможности ставить печать. Она есть лишь у настоящего короля.
— Хочешь сейчас сказать, что кто-то выкрал печать?
— Конечно, нет… Ты вообще как меня слушаешь? Я клоню к тому, что в сложной многоветвистой государственной власти есть дыры, которые мы не смогли устранить, даже переформировав Совет Короны. А знаешь почему? Эти дыры — это люди, которые остались у власти. Те, кто за своими плечами уже имеют многолетний доступ к самым тайным теневым подступам к управлению, те, кто здесь с основания, те, кто пользовался доверием короля, и наконец те, кто смел и до сих пор смеет держать в своих руках не принадлежащую им власть. Деньги и переизбыток свободы сделали из них настоящих гиен, которые готовы на всё ради своих задниц. Но сегодня, в день финала, когда наконец война будет окончена, когда люди вновь вздохнут свободно и легко в новом мире, мы поставили штампы, которые и есть свидетельства о том, что в нашем новом мире этим людям места нет, Адияль. — Леонардо Эйдэнс посмотрел на Леонеля. Его улыбка блестела, а глаза янтарного цвета, которые ранее напоминали взгляд демона, сейчас отражали новый луч надежды.
— И для чего мы прибыли во дворец?
— Чтобы ты воочию увидел это.
Он отворил двери, ведущие прямиком в кабинет Совета Короны.
— Эйдэнс, какого такого ты прелестного мальчика привёл? — тут же накинулся на вошедших Робб Лоун.
— Прошу простить, сегодня это вынужденная мера. И она согласована с Его Величеством.
Династия Харт с подозрением посмотрела на парочку, а затем задумчиво спросила:
— Этот юноша… случайно не тот, о ком говорил Златогривый? Сын Леонеля?
— Тот самый, Династия.
— Что ж, славно. Однако суд требует спешности в такой-то час, — сказала Династия Харт. Все члены Совета пребывали в каком-то сладком предвкушении, что передавали их взгляды, нетерпеливые, но не таящие в себе зла.
— Начнём дело, — произнёс Филипп Норман, министр, ответственный за внутреннюю и социальную политику. — Приветствую почти всех членов высшего государственного органа правления на сегодняшнем заседании… Мы, как чиновники, имеющие предвысшую власть, дарованную Его Величеством королём Невервилля Зельманом Златогривым, имеем полное право в этих стенах призвать к ответственности следующий перечень лиц, так или иначе имеющих прямое влияние на властные структуры. За множественные преступления, предписанные в кодексах и законах Невервилля, от должности отстраняются…
И в данном списке прозвучали имена Льюиса Фоттейда, действующего члена Короны, полководца Норберта Изельгаама, двойника короля, назначенного для особых поручений, несколько не столь значимых чиновников при дворце, несколько других генералов Высшего Гвардейского Состава и множество имён, связанных с теми или иными финансовыми махинациями.
— Приговор будет приведён в силу по отмене военного положения, — заключил министр.
— Благодарю всех вас за проделанную работу. Мы молодцы. Но сейчас предстоит более серьёзная задача, — сказал в довершение десница. — Господа, был рад знать вас (мало ли что может случится). Надеюсь на вас.
И на этой ноте Леонардо Эйдэнс поспешил покинуть кабинет, но перед дверью его прервали слова Эммы Фоллен:
— Без победы не возвращайтесь, Эйдэнс. Будем рады вновь сесть за один стол вместе с вами.
— Присоединяюсь! — выдала Харт. — Страна нуждается в вас. Вы многое для неё сделали.
— Ни пуха, ни пера. К чёрту! — произнёс Робб Лоун. — Разгромите их! Поднимите свои клинки за всех нас! За Невервилль!
— Мы будем ждать с бокалами вина, господин. Каждого солдата под синим флагом! Передайте всем! — добавил Филипп Норман.
— А от меня же даруйте пламенный привет лорду Дезевону. А затем и мой ледяной меч в брюхо! — выдал Марк Грет. — Удачи!
— Я думаю, после таких слов мы просто не имеем права проиграть, — сказал Леонардо Эйдэнс Адиялю, пока они скакали до фронтовой линии. — Как думаешь, Адияль? Готов к бою?
— После всего пережитого поражение — плевок на могилы усопших. А эти усопшие — вся моя семья. Так что да, Эйдэнс, — не имеем права.
Близился закат, а королевская десница вместе с генералом Леонелем лишь только прибыли к фронту. Однако к их удивлению было сказано следующее:
— Король отложил наступление.
— Зел, почему ты не начал? — тут же задал вопрос, добравшись до самого короля, десница. — Разве не был план начинать сегодня?
— Спокойнее, Лео. Я отложил этот день по той простой причине, что хочу позволить врагу собраться с силами. По данным разведки у них произошёл переполох. Увы, от перемирия они отказались в довольно грубой форме.
— Ты сейчас серьёзно?
— Да-да… Я уже слышал это от каждого второго генерала и полководца.
— Так в чем же дело? У нас был шанс зайти на территорию противника, пока он ослаблен! В чем причина?
— Лео, ты когда-нибудь думал о том, что такое карма? — Последовали отрицательные повороты головой. — Так вот. Всегда и всем нужно давать второй шанс. Важно уметь быть милостивым. И тогда судьба улыбнётся тебе. У меня было много времени для рассуждений. И я пришёл к такому выводу. Я не хочу гнаться за Дезевоном, как за раненым зайцем, лишь бы сгрызть его заживо как можно скорее. Его дни сочтены, и он это понимает. Его армия слаба, народ голоден и недоволен. Думаю, мы обязаны щадить их. В конце концов, ни солдаты, ни уж тем более простой люд не виноваты в ошибках правителей.
— Ты на полном серьёзе собрался брать пленных?
— Нет. Не брать пленных, а дарить свободу. Первые сражения будут за нами. Раненых мы будем лечить, а сдавшихся принимать в свои ряды, как родных. Мы и есть родные. Мы все — люди! Мы едины природой нашей и разумом.
— Зельман… Ни один генерал не даст такому произойти! Да ты чего упился-то? Может, приляжешь?
— Довольно. Взгляни на меня. — Леонардо Эйдэнс пристально смотрел на него, на его глаза и на свое удивление не обнаружил ни одного признака опьянения. Да и речь была совершенно обыкновенной, чистой. — Видишь? Я трезв и рассуждаю здраво. Дело лишь в том, что я наконец хочу сделать этот мир лучше. Сделать его утопией. Я долго шёл к этой мечте и обрёл её спустя столько лет. Спустя столько боли и страданий…
Адияль со вниманием слушал эту беседу. Он тоже не понимал решения короля и не одобрял его тезисов, однако в его словах было что-то похожее на отца. Такая же цель, такие же надежды. Быть может, папа сейчас бы согласился. Да,
