свой кинжал Тихон. — Одного-другого уложу, а другие сами разбегутся.
— Гляди, как бы тебя первым не уложили, — фыркнул на него Аввакум. — Им не впервой человеческие жизни губить, а ты зеленый еще, вон, материнское молоко на губах не обсохло. Многих, скажи мне, убить пытался, и что с того вышло?
Тихон смущенно потупился, пожевал губами, вздохнул и тихо ответил:
— Да нет, не было еще такого, а теперь, видать, придется.
Марковна вытерла слезы и обратилась к обоим:
— Надо время тянуть, унять их чем-то, пужнуть, мол, скоро подмога поспеет. Вы стойте здесь, а я через оконце с ними побалакаю.
Не тратя времени, она подошла к открытому оконцу и крикнула:
— Эй, вы там, вояки, с кем воевать-то собрались, с батюшкой да с матушкой его, да с детьми малыми? Или вы не из православных будете? Все, что ли, бусурмане подобрались? Поди, крест на груди каждый носит, подумайте, как перед Господом предстанете, да он спросит с вас. Чего отвечать-то станете?
В ответ ей опять раздался дружный хохот, и чей-то сиплый голос зло крикнул:
— А мы покаемся перед нашим батюшкой, он нам грехи и отпустит. Не по своей воле мы сюда заявились, а начальством нашим посланы, вот пущай они перед Господом Богом и ответ держат. А наше дело маленькое: попа взять, да свести куда следует.
— Точно креста на вас нет! А своя башка у вас на что? Неужто не понимаете, чем это ему грозит? — пыталась вразумить их Марковна. Но все ее попытки успеха не имели, и все тот же Захарка ответил:
— Если мы указания начальственные не исполним, то, глядишь, и нам не поздоровится. Ты, тетка, нам зубы не заговаривай, а лучше отправляй мужика своего долгогривого во двор, а потом спать ложись, да помолись перед этим, может, и отпустят его…
— Ага, отпустят, да еще и гостинец дадут весом в пуд, чтоб со дна не всплыл, зато будешь знать, где искать! — зло прокричал кто-то из других, невидимых ей, мужиков.
Аввакум не знал, как поступить, и бегал от двери к оконцу, пытаясь рассмотреть в темноте, чем заняты налетчики, то кидался натягивать сапоги, но Марковна не давала ему это сделать. Дети тихонько плакали на печи, напуганные всем происходящим, и лишь Тихон, не выпуская из рук кинжал, продолжал стоять возле дверей в случае, если опять начнется штурм.
Наконец, нападающие, решив, что Аввакум сам к ним не явится, притащили откуда-то солому и начали ее поджигать. Дым тут же затянуло в оконце, его вновь закрыли, понимая, что надолго это не спасет… И тогда Аввакум встал на колени перед иконами и начал громко молиться, призывая Божьих заступников прийти к ним на помощь. Меж тем пламя разгоралось, послышался треск бревен, дым пошел в избу, Марковна громко взвыла, бросилась укрывать детей овчинами, поняв, что спасение вряд ли скоро подоспеет, в то время как Аввакум продолжал, не обращая внимания на дым, громко и отчетливо произносить каждое слово, прося помощи у сил небесных.
И вдруг с улицы послышались громкие мужские голоса, а потом раздался звон стали, чьи-то крики, ругань. Потом раздались шаги возле угла горящего дома, и кто-то стал затаптывать разгоревшуюся кучу соломы. Вдруг все стихло, раздался скрип саней, лошадиный всхрап, и незнакомый голос громко закричал:
— Эй, хозяева, живы, нет ли, выходите к нам, не бойтесь ничего, разбойники те бежали без оглядки.
Тимофей быстро разобрал заваленную дверь и распахнул ее, после чего, все, громко кашляя, кинулись наружу, где, глотнув свежего воздуха, с удивлением увидели двух тех самых казаков с саблями в руках, что собирались ночевать у Устиньи.
— Благослови нас, батюшка, — подошел сперва один, а потом другой к Аввакуму. Тот их перекрестил, и к ним тут же кинулась Марковна, держащая за руки детей, опустилась на колени, принялась благодарить:
— Спасибо вам, люди добрые, что спасли от смерти неминучей. Без вас нам бы и в живых не бывать. Спаси вас Господи!
— Ничего, поживете еще, ваш век долог, — проговорил один из них. — Ваше счастье, что мы вышли коней проведать, глянули, а тут такое творится, вот и прибежали…
— Эти воры на нас с дубинами было кинулись, — стал объяснять второй. — Так мы их саблями тихонько рубанули, чтоб не махали чем не надо, они и в бега сразу ударились.
— Чем не угодили им так, что они решились вас вместе с детишками со свету свести? — спросил первый. — Или задолжали чего? Эти тати ночные совсем ничего не боятся, и на добрых людей при всем честном народе кидаться начали.
Аввакум, пришедший в себя, протер глаза, которые до сих пор щипало от едкого дыма, и со вздохом отвечал:
— То мой грех, местному начальству не угодил. Они уж вторую ночь сповадились в дом к нам ломиться. Вчера сбежал от них, а сегодня не успел чуток… — отвечал Аввакум.
— Это зачем так-то? — удивился один из казаков.
— Хотят меня в полон взять, да в прорубь на реке засунуть, отправить рыб кормить.
— Видать, батюшка, крепко вы досадили тому человечку, коль он так на вас взъелся. Теперь, как нам думается, он вас точнехонько в покое не отставит… Что делать-то станете? Как дальше оборону держать?
Аввакум не успел ответить, как послышались шаги и во двор вбежали человек пять казаков во главе с неугомонной Маринкой.
— Живы, тетушка? — со слезами бросилась она на грудь к Анастасии Марковне. Потом подхватила детей и начала целовать их по одному, приговаривая: — Ой, детушки вы мои горемычные, вам-то за что страдания этакие? Натерпелись, родненькие! Страшно, поди, было?
— Страшно, — ответил, слегка смущаясь, Иван, не отпуская Маринину руку из своей.
Прибежавшие на подмогу казаки подошли к Тихону и о чем-то тихо перешептывались с ним, поводя головами вокруг.
— Чего на улице мерзнуть? Заходите в избу, — пригласила своих освободителей Марковна. — Большого угощения не обещаю, но хоть погреетесь.
— Да мы вроде и замерзнуть не успели. Вы сами давайте заходите, а мы тут погуторим меж собой, — отозвался один из приезжих казаков.
Дети с радостью кинулись в дом, а Аввакум с Тихоном пошли проверить, нет ли где тлеющих возле стены углей, опасаясь, как бы от них посреди ночи не занялся огонь. Маринка шла чуть позади них, пытаясь не отставать от своего возлюбленного. Аввакум, заметив это, оставил молодых наедине и тоже пошел в дом.
— Доколь такие дела твориться будут? — тут
