Чем ночь темней, тем ярче звезды, Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.
Глава пятая
ЦАРЬ В ЗАТОЧЕНИИ: «ОСВОБОЖДЕНИЕ» ИЗ САМОДЕРЖАВНОГО ПЛЕНА
Человек далеко не всегда может правильно оценить смысл происходящих с ним событий. Лишь позднее, когда многое исправить уже невозможно, когда настоящее становится расплатой за минувшие ошибки, человек яснее осознает смысл метафизических истин, а верующий человек в этих истинах видит Божьи предзнаменования. Унижения позволяют лучше понять слова Нагорной проповеди, так странно звучащие в мире, наполненном жестокостью и насилием: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мф. 5:39–41). Иисус призывал Своих последователей быть совершенными, «как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48). Стремление к духовному совершенству для христианина — наиважнейшее, хотя в круговороте дел далеко не каждый может найти время и силы это стремление реализовать. Порой лишь обстоятельства, оказывающиеся выше человека, позволяют ему решить главную задачу жизни верующего: подготовиться к «миру горнему». Такими обстоятельствами стали для царя и его семьи последние четырнадцать месяцев жизни.
…Когда Николай II покидал Ставку, его семья в Царском Селе уже находилась под арестом. 8 марта 1917 года в Александровский дворец явился новый командующий столичным военным округом — генерал Лавр Георгиевич Корнилов. В своем дневнике Александра Федоровна лаконично записала, как он «Объявил, что мы находимся взаперти» и что «с этого момента присутствующие [во дворце] считаются изолированными, не должны видеться ни с кем посторонним». Сам генерал постарался успокоить супругу царя, указав ей на то, что в аресте нет ничего опасного, даже особых стеснений арест повлечь не может. Очевидно, что нахождение под стражей особым стеснением Корнилов не считал, как не считал чем-то странным объявление, сделанное для находившихся при Александре Федоровне лиц: в течение двух дней они должны были решить — остаться им во дворце или уйти. Для всех оставшихся через два дня наступал арест. Тогда же императрице были представлены два офицера: полковник лейб-гвардии Петроградского полка Е. С. Кобылинский и штаб-ротмистр гвардейского Уланского полка П. П. Коцебу, брат которого долгое время служил адъютантом великого князя Николая Николаевича. Кобылинский стал начальником Царскосельского гарнизона, а Коцебу — комендантом Александровского дворца. Правда, уже 21 марта, за лояльное отношение к семье последнего самодержца, Коцебу был снят с должности и заменен личным другом А. Ф. Керенского полковником П. А. Коровиченко, впоследствии принимавшим участие в работе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Поэтому с 26 мая комендантом назначили полковника Кобылинского, сумевшего добиться благорасположения царской семьи и искренне ее полюбившего. Во время переезда царской семьи в Тобольск он был командиром Отряда особого назначения, а затем — комендантом Губернаторского дома, в котором отбывали ссылку Романовы. В начале мая 1918 года советские комиссары сместят его с должности, и он покинет высочайших арестантов.
Но все это — впереди. А тогда, в начале марта 1917 года, узнав об аресте, императрица приступила к уничтожению своих бумаг. Она торопилась, опасаясь, что ее письма и дневники попадут в руки пристрастных людей и будут использованы для дополнительных унижений и оскорблений и ее самой, и ее несчастного супруга. Каждый день, начиная с 8 марта, она бросала в огонь свою корреспонденцию. Так продолжалось вплоть до 23 марта. К тому времени дети уже все знали — с дочерьми она переговорила сама, маленького сына проинформировал воспитатель Пьер Жильяр.
Восьмого марта бывший наследник узнал, что его отец возвращается в Царское Село из Могилева и больше туда не вернется, — ибо «не хочет быть больше Верховным главнокомандующим». Известие огорчило ребенка, через несколько минут узнавшего, что отец не хочет быть больше и императором. На вопрос «почему?» П. Жильяр ответил как можно проще: потому что царь очень устал и за последнее время перенес много тяжелого. Но Алексей Николаевич не мог понять, кто же будет царем, если отец отказался от власти, возвращаться к ней не собирается, а его примеру последовал великий князь Михаил Александрович. «Если нет больше Царя, кто же будет править Россией?» — удивлялся наследник, услышавший в ответ о Временном правительстве и Учредительном собрании, которое, быть может, позволит «дяде Михаилу» взойти на престол. Больше ребенок ни о чем не спрашивал. Свершилось.
Маленький наследник интуитивно понял то, что потом пытались объяснить и сформулировать взрослые и образованные современники. Царская власть, кто бы ей ни помогал, в России была источником права. Именем царя как Архимедовым рычагом двигались все дела, неважно — к лучшему или к худшему.
«Не он опирался на государственные учреждения, а они им держались, — написал много лет спустя камергер Высочайшего двора И. И. Тхоржевский. — Поэтому впоследствии, когда Государь был свергнут, вынужденно отрекся — мгновенно был как бы выключен электрический ток, и вся Россия погрузилась во тьму кромешную.
Оставалось принуждение, сила, переходившая из рук в руки, оставался властный или безвластный приказ, но не стало власти как источника права».
Последующие события стали доказательством этой простой истины.
