Книга Историк - Элизабет Костова

— Ага, — проговорил он, — совещание историков! Вы бросили собственных гостей, профессор.

Он беззастенчиво рылся в книгах и бумагах, оставшихся на столе, выхватил из груды старый журнал с «Хроникой».

— Вот чем вы занимаетесь? Он едва не улыбнулся нам.

— Пожалуй, мне тоже стоит прочитать для расширения кругозора. Я слишком мало знаю о средневековой Болгарии. А ваша очаровательная племянница не так увлечена мной, как я думал. Я пригласил ее прогуляться в дальний уголок сада, но она заупрямилась.

Стойчев гневно вспыхнул и, казалось, готов был взорваться, но, к моему удивлению, Элен высказалась за него.

— Держите свои грязные чиновничьи лапы подальше от девушки, — сказала она, глядя Ранову в глаза. — Вас приставили следить за нами, а не за ней.

Я тронул ее за локоть, предостерегая не злить противника: нам только не хватало политического скандала. Однако они с Рановым только измерили друг друга долгими взглядами и отвернулись, каждый в свою сторону.

За это время Стойчев успел оправиться.

— Для наших гостей было бы очень полезным, если бы вы смогли устроить им поездку в Рилу, — холодно сказал он Ранову. — Я бы охотно поехал с ними, чтобы иметь честь лично показать им Рильскую библиотеку.

— В Рилу? — Ранов взвесил в руке журнал. — Прекрасно. Очередная экскурсия будет в Рилу. Думаю, послезавтра. Я сообщу вам, профессор, когда мы сможем за вами заехать.

— А завтра нельзя? — Я старался говорить самым обыденным тоном.

— Вы так спешите? — поднял бровь Ранов. — Исполнение ваших пожеланий требует времени.

Стойчев кивнул.

— Мы будем ждать терпеливо, а тем временем наши ученые гости могут наслаждаться видами Софии. А теперь, друзья мои: обмен мнениями был чрезвычайно приятным, однако Кирилл и Мефодий не станут возражать, если мы, как говорится, станем есть, пить и веселиться. Идемте, мисс Росси… — Он протянул свою хрупкую руку Элен, и та помогла ему подняться. — Дайте мне вашу руку, и будем праздновать день тех, кто учит и учится.

Остальные гости уже стекались под шпалеры, и мы скоро увидели почему: трое молодых людей доставали из футляров музыкальные инструменты и раскладывали их близ столов. Тощий парень с копной темных волос пробовал клавиши черного с серебром аккордеона. У другого в руках был кларнет, и он взял несколько нот, пока третий музыкант доставал большой кожаный барабан и длинные палочки с кожаными подушечками на концах. Они сели на составленные рядом стулья и, улыбнувшись друг другу, сыграли пару тактов, пристраиваясь на местах. Кларнетист скинул пиджак.

Потом, обменявшись взглядом, они начали. Из ниоткуда возникла самая чудесная музыка, какую мне приходилось слышать. Стойчев, восседая на своем троне перед остатками жареного барашка, просиял улыбкой, а Элен, устроившаяся рядом, сжала мне локоть. Мелодия свивалась в воздухе, как смерч, взрывалась ритмом, незнакомым мне, но настолько заразительным, что мои ноги так и просились в пляс. Вздыхал аккордеон, и ноты рвались из-под пальцев музыканта.

Мелодия была такой быстрой и живой, что скоро все собравшиеся вскрикивали, подпевая ей.

Еще несколько минут, и несколько слушателей вскочили с мест, обхватив друг друга за пояс, и начали танец, столь же бойкий, как и музыка. Их начищенные до блеска ботинки притоптывали по траве. Скоро к ним присоединились одетые в строгие платья женщины. Их ноги неслись в вихре танца, в то время как плечи и головы плавно двигались, оставаясь гордыми и неподвижными. Лица музыкантов светились; они неудержимо улыбались, блестя белыми зубами. Кто-то в переднем ряду взмахивал в такт белым платком, кружа его над головой. У Элен блестели глаза, она отбивала ритм пальцами по столу. Музыканты играли и играли, а остальные приветствовали их криками и тостами, пили за их здоровье. Наконец мелодия кончилась и хоровод рассыпался. Танцоры утирали пот и громко смеялись. Мужчины вернулись к своим бокалам, а женщины доставали платочки и приглаживали волосы.

Затем аккордеонист снова заиграл, но теперь это были протяжные переливы трелей, долгие минорные вздохи. Закинув назад лохматую голову, он запел. Песня-плач, разрывающая сердце горечью потери. Я чувствовал, как сжимается мое сердце, оплакивая все жизненные утраты.

— Что он поет? — обратился я к Стойчеву, чтобы скрыть свои чувства.

— Старую песню, очень старую — думаю, ей три или четыре сотни лет. Это рассказ о болгарской красавице, которую преследуют захватчики-турки. Они хотят доставить ее в гарем местного паши, но она отказывается. Она бежит на высокую гору близ своей деревни, и они скачут за ней на конях. У вершины горы обрыв. Девушка кричит, что скорее умрет, чем станет любовницей неверного, и бросается в пропасть. У подножия скалы, где она разбилась, открывается родник, и в нем самая чистая, самая сладкая вода во всей долине.

Элен кивнула:

— В Румынии тоже поют похожие песни.

— Они, я думаю, существуют всюду, где балканские народы испытали тяготы турецкого владычества, — серьезно согласился Стойчев. — В болгарском фольклоре их тысячи. Темы различны, но каждая — крик протеста против поработителей.

Аккордеонист, словно почувствовав, что ему удалось вывернуть нам сердца наизнанку, коварно ухмыльнулся и снова взорвался плясовым мотивом. Теперь почти все гости пустились в пляс, и хоровод змеей вился вокруг террасы. Кто-то потянул нас к танцующим, и Элен, поколебавшись, согласилась, а я упрямо остался сидеть рядом со Стойчевым. Но я наслаждался, глядя на нее. Элен мгновенно подхватила фигуры танца — должно быть, они были у нее в крови. Она держалась с непринужденным достоинством, а ноги уверенно отбивали быструю дробь. Следя взглядом за ее легкой фигурой в черной юбке и белой блузе, ловя сверкающий взгляд из-под разметавшихся кудрей, я молился про себя, чтобы с ней не случилось ничего худого, и гадал, позволит ли она мне защитить ее».