уже не мальчик.
Только теперь я услышал, что за моей спиной ведеться спор между Левушкой и Константином Олеговичем. Соломонов, будучи, без сомнений, под воздействием норкотического препарата, строил какие-то планы по отступлению и ретировке из цеха, при этом зачем-то упоминая мировой заговор массонов-иллюминатов, иудаизм и неудобное для запоминания расположение букв в русском алфавите. А Левушка, будучи в своем репертуаре, настаивал на поисках денег. Соломонов утверждал, что все зашло слишком далеко и если они не сделают ноги в самое ближайшее время, то для них это кончиться бедой, что массоны не дремлют, а в полиции применяют новую методику допроса после которой у человека навсегда немеют кончики пальцев и он теряет чувствительность вкусовых рецепторов на языке. Левушка же настаивал на том, что теперь им не помешает ни один человек и что они могут прошерстить весь цех и без сомнения найти кейс с деньгами. Он, должно быть, почувствоавал себя неким искателем зарытых сокровищь на пиратсокм острове.
– Валить надо! – рычал Соломонов. – Рвать когти!
– Давайте еще поищим! – настаивал Левушка.
– Твою мать, тут тебе что – квест какой-нибудь! Это не игра и если ты разуешь глаза, то сможешь заметить несколько трупаков раскиданных по всему цеху! Не знаю, как ты, но мне тут неуютно, я сваливаю. Да, я хотел взять бабло. Хотел! Но теперь уже нет! Деньги деньгами, пусть другой ими подавиться, мать его!
– Константин Олегович, но они же где-то здесь, – не унимался Нилепин. – Давайте вместе поищим, я чувствую они где-то совсем рядом!
– Вот и ищи. Найдешь – считай повезло тебе. А если тебя еще и не повяжут – значит на твоей стороне сам Господь Бог! – начальник производства достал мобильник и посмотрел который час.
– Я один не найду! Давайте искать вместе, а потом я прострелю вам ногу! – брякнул Нилепин своему начальнику, хотя оружие было у Соломонова.
– Ты, мать твою, не охренел ли?
– Или руку. Главное – не задеть артерию и сухожилие. Дайте мне пушку, я знаю куда стрелять.
– Да ты ополоумел? – от возмущения голос Константина Олеговича сорвался на визг.
– Во всех боевиках так делают, – начал объяснять Левушка. – Чтобы отвести от себя подозрения, преступники ранят сами себя и притворяются жертвами.
– Я, мать твою, хоть одним намеком, хоть намеком на намек давал понять, что хотел бы притворяться жертвой или отвести от себя какие-то подозрения? Скажи, я разве говорил об этом? Если говорил, то отчего-же я этого совершенно не припоминаю, а, мать твою? В каком контексте я намекал на это? Когда, мать твою, когда?
– А вы что, хотите быть причастны ко всей этой херне? – Левушка Нилепин обвел руками пространство вокруг себя. Для этого ему пришлось отпустить раненый живот и я увидел, что дело настолько скверно, что без экстренной хирургии тут никак не обойтись. Из кровоточащей раны виднелась часть мятого кишечника. – Мы найдем баблосы, перепрячем их где-то на территории, после этого я простреливаю вам ногу или руку и мы вызываем ментов. Меня калечить не придеться, я уже готов. Видите? – Нилепин убрал одну руку от раны на животе и попробовал улыбнуться, но у него получилось не очень красиво. – Что тут случилось, будут разбираться следователи, а мы с вами будем лежать в больничке, пить соки и сетовать на разгул преступности.
– А старик? – машинально спросил Соломонов.
При упоминании моего имени я вздрогнул. Оба смотрели на меня и не знали, что со мной делать, считая меня определенно лишним в их связке. Я заговорил. Я говорил тихо, монотонно, ни вкладывая в речь никаких эммоций, как бы обстрагируясь от произносимого.
– Константин Олегович, – проговорил я, – вы уйдете если получите свой кейс?
– Если я получу кейс? Откуда ты знаешь, что деньги были в кейсе, старик? Не в чемодане, не в полиэтиленовом пакетике, а имено, мать его, в кейсе?
– Так вы уйдете?
– Естественно! – провозгласил Соломонов. – Какого хера я буду тут торчать с моими деньгами в моих руках? Для того чтобы дождаться ментов, передать бабло им и объясняться как они вообще ко мне попали? Конечно, мать твою, Коля, я исчезну! И никто меня не найдет, ни одна, мать ее, ищейка! Ни один сраный следователь! Знаешь, Коля, с какого дня я разрабатывал план отступления? Если ты, мать твою, задашь мне вопрос с какого дня я разрабатывал план отступления, то получишь ответ, что с десятого августа. С десятого августа, мать его, прошлого года! Со дня рождения моего сынка-дебила, когда я понял, что смотреть на его слюнавую рожу уже выше моих моральных сил. Знаешь, как захотелось исчезнуть? Плюнуть на всех и с кучей бабла жить где-нибудь подальше. И уж конечно, мой план безупречен, мне поможет мой братан. Он сможет…
Я смотрел на трупы: Никита, Любубшка Кротова, усатый бандит. Вокруг еще куча народу оставили свои земные тела. Подробности соломоновских проблем меня не касались, я не желал его выслушивать. Пожалуй, впервые в жизни я осмелился перебить его на полуслове:
– Пойдемте за мной, – гдухо сказал я, решив поставить всему этому ужасу завершающую точку. – Я знаю где кейс.
14:46 – 14:49
Начальник прпоизводства ОАО «Двери Люксэлит» Константин Олегович Соломонов уставился на Авдотьева и долго смотрел на него взглядом, способным довести человека до психоза. У него вдруг пересохло в горле и случилось то, чего бывало в его жизни лишь несколько раз в жизни – он не знал, что сказать. Он сгреб Авдотьева в свои ручищи, взяв жалкого ничтожного старикашку за грудки и оторвав того от пола как ребенка. Морщинистое старческое лицо теперь было точно на одном уровне со всепроникающим взглядом начальника производства. Соломонов смотрел на старичка, пытаясь изучить его, понять в чем загадка этого странного человечка. Глубоко спрятанные под надбровными дугами и кустистыми бровями глаза, впалые губы, лишенный зубов рот, исторгающий противный запах, седеющие густые лохмы, отчаянно жаждущие встречи с парикмехером или хотя-бы с шампунью и расческой.
– Коля, – Соломонов прочистил горло. – Ты хотя бы ориентировочно догадываешься, что я с тобой сделаю, если ты, мать твою, слукавил? На всякий случай, я спрошу тебя конкретно и будь любезен, мать твою, – Константин Олегович говорил так, как если бы медленно давил своим голосом сок из жесткого фрукта, как если бы его голосовые связки превратились бы в тисочки, которыми Соломонов проверял на прочность саму сущность Николая Авдотьева, – ответь мне всего лишь одним коротким словом. Либо это будет слово «да», либо слово «нет». Запомнил? Твою мать, Коля, ты запомнил? Ведь это не очень трудно
