маленький домашний пир. Она запекала рыбу, колдовала над сливочным соусом, резала душистую зелень и почти все успела сделать к тому моменту, когда в дверь позвонили.
Сначала появилась роза. Распустившаяся, нежная, кремовая.
– Я принес тебе розу в бокале золотого, как солнце, аи, – Ваня переступил порог с Блоком на устах.
Дуня сделала шаг назад, освобождая проход. Прижавшись щекой к двери, она завороженно смотрела на цветок.
– Ваша роза, мой рыцарь, прекрасна. Значит, ты будешь здесь до зари? – поинтересовалась она тихо, наконец подняв глаза на Ваню.
Он улыбнулся. Дверь закрылась. Дуня взяла розу и обняла своего романтика.
– Привет, – прошептала, целуя в теплые губы.
В то же мгновение послышался звук упавшего рюкзака, и крепкие руки обняли Дуняшу и прижали к себе. А поцелуй никак не хотел заканчиваться. Его совсем не смущал ни тесный коридор, ни то, что пора бы снять верхнюю одежду, закрыть на ключ дверь.
К действительности вернул цветок, показав свои шипы и уколов палец. Дуня оторвалась от дарящих искры губ, пробормотала:
– Нам надо спасти розу от засухи.
– Пойдемте же спасать кошку! – тихо сказал Ваня фразу из старого кинофильма, а потом добавил: – Тьфу, розу.
Дуня улыбнулась. Она тоже любила это кино[8].
Пока Иван разувался, снимал с себя куртку, Дуняша наполнила вазу водой и поставила в нее цветок. Потом вытащила из шкафа махровое розовое полотенце – то самое, которое давала ему в самую первую ночь в ее квартире, – и с улыбкой протянула Ване. Как-то негласно это полотенце стало его. Розовое, мягкое, абсолютно гламурное. И Дуня совершенно четко хулиганила каждый раз, протягивая его Ване. А он каждый раз невозмутимо полотенце забирал. Оба слишком хорошо помнили тот майский вечер.
Он отправился в душ, а она на кухню – делать последние приготовления к ужину. Через пару минут тарелки были расставлены, бокалы тоже. Салатник со свежими овощами красиво возвышался на столе. А вода в душе не текла. Дуня подошла к двери ванной и тронула ручку пальцами. Но не повернула. Замерла, прикоснувшись виском к деревянной поверхности. Их разделяла всего лишь дверь. Он там, наверное, стягивает с себя рубашку, улыбается, глядя на розовое полотенце, кладет на полку бритвенный станок, который брал с собой в поездку. И ужасно хотелось повернуть ручку…
– Ну, заходи, давай, – послышалось с той стороны.
Дуня не стала задаваться вопросом, откуда он знает, просто открыла дверь.
Ваня стоял вполоборота. Уже без рубашки. В одних джинсах. Слегка повернув голову, он смотрел на нее.
Ванная была крохотная, но Дуне казалось, что идет она долго, с каждым движением в который раз вбирая в себя линию его плеч, темную вязь татуировки, чуть загорелый цвет кожи…
Дойдя, она прижалась щекой к его спине между лопаток и обняла. Как давно Дуняша не дышала им… целую неделю.
– Что так долго? – хрипловато спросил он. – Думал, не дождусь.
– Я готовила ужин, – ответила Дуня, медленно водя щекой по его спине. – Он сейчас безбожно стынет…
– Пусть стынет. Разогреем… потом.
Московская жизнь быстро брала людей в оборот. Скоростной ритм большого города, казалось, сокращал сутки. Ноябрь пролетел стремительно, уступив место декабрю. А декабрь жил ожиданием Нового года.
Предновогодняя Москва Ивана и восхищала, и раздражала одновременно. Восхищала тем, что в это время в ней появлялось и проявлялось столько всего, что хоть камеру из рук не выпускай. И даже привычная в последнее время декабрьская столичная слякоть казалась необходимым условием для того, чтобы более ярко подчеркнуть блеск и разноцветье новогоднего убранства. А раздражала тем, что ничего не успевал и Дуню почти не видел. Но все должна была компенсировать новогодняя ночь, только их – так они решили. Встретить Новый год дома и вдвоем. А сегодня всего лишь двадцать восьмое и относительно свободный вечер.
Иван переложил пакет из супермаркета в левую руку и полез в карман куртки за ключами. А потом вдруг замер со связкой в руке. И почему-то вспомнил свое первое утро в квартире, которую сейчас собирался открыть. Нет, на самом деле то утро было третьим – если начинать отсчет с мая. Но настоящим первым было именно оно – на следующий день после возвращения из Коломны. И отчетливо припомнилась собственная какая-то непонятная неловкость. До того утра они несколько дней были с Дуней неразлучны, и все время на его территории – в его номере, в доме, где Ваня вырос. А теперь… И утро, и им надо бежать каждому по своим срочным делам. Будто на минутку вернулся тот май, когда они были еще никем друг другу. Только случайными попутчиками. И пока Иван мучительно соображал, как сказать о том, что занимало его мысли, Дуня молча положила колечко с двумя ключами на стол. А потом тихо сказала:
– Это твои.
И все сразу встало на свои места. И с того утра они просто начали жить вместе. И именно эти ключи сейчас лежали в его ладони. Колечко теперь украшало красное попсовое сердечко – предмет регулярных ехидных царских замечаний.
Тобольцев повернул ключ в замке. В квартире горел свет, пахло вкусной едой, а с кухни доносился звук работающего телевизора.
– Дуня, я забыл, что ты просила с утра купить, поэтому купил торт. Твой любимый.
– Это какой же?
Тобольцев разогнулся, успев снять кроссовок только с левой ноги. Встретила его… не Дуня. Но интонация вопроса и выражение глаз не оставляли сомнений, кто эта женщина. Слишком знакомая интонация в голосе и очень узнаваемое выражение глаз.
– Здравствуйте. Я Дунина мама. А вы кто?
– А я… – Иван потянул вниз носком пятку обуви на правой ноге. – А я Дунин… Ваня.
– Дунин – это фамилия?
Притаившаяся в уголках губ усмешка была тоже ужасно знакомой.
– Нет, это не фамилия. Это… А пойдемте чай с тортом пить и знакомиться?
Светловолосая женщина с умными и ироничными глазами проследила за тем, как на тумбочку легли ключи, и кивнула.
– Пойдемте. И ужин готов. Торт, я надеюсь, «Ленинградский»?
– Разумеется.
Уже когда состоялось знакомство, был съеден ужин и разлит по чашкам чай, раздался звонок Ваниного телефона. В трубке послышался запыхавшийся царский голос:
– Ваня, я совсем забыла! Там мама моя приехала, я ее встретила, домой отвезла, а потом замоталась и тебе не позвонила сразу. Ты не пугайся, если что.
– Чего мне пугаться? – Тобольцев отрезал кусок, положил на тарелку и пододвинул своей визави. – Мы уже познакомились и чай пьем. С твоим любимым тортом. Ты скоро? А то торт заканчивается.
Ответом ему был смех Дульсинеи.
На Новый год
