Вдали, на фракийских холмах чернел силуэт новой турецкой крепости.
– Посмотри вон туда! – произнес Рангави, указывая на север. – Эту твердыню султан построил за каких-то полгода. Я видел ее вблизи и уверяю, если установить на ней достаточно мощные орудия – Босфор навсегда перейдет в руки османов!
Риццо недоверчиво покачал головой.
– Я воздаю должное талантам молодого султана, – сказал итальянец. – Только боюсь, что все его усилия пропали даром. Проливы, соединяющие Европу и Азию, никогда не станут турецкими.
– Но это уже так! – возразил Рангави. – Мехмед умен и расчетлив, он никогда не стал бы расходовать ресурсы империи на пустые затеи. Вот увидишь, крепость – это только начало, скоро у него появится свой флот, и тогда ни одно христианское судно не сможет проскользнуть в Черное море или вернуться обратно без его дозволения.
Венецианец снисходительно улыбнулся.
– Может быть, турки и сильны на суше, но море – не их стихия, – авторитетно заявил Риццо. – У них нет ни опытных мореходов, разбирающихся в навигации, ни достаточного количества кораблей. Им потребуются десятилетия, чтобы создать хотя бы слабое подобие той эскадры, что уже бороздит морские просторы под флагами Венеции или Генуи.
– Турки быстро учатся и, как знать, не окажутся ли они в скором времени повелителями морей, – задумчиво промолвил Рангави. – Все же будь осторожен и постарайся не злить султана.
Антонио Риццо только рассмеялся.
– Не волнуйся, я старый морской волк и сумею найти выход из любой ситуации.
Зная безрассудство своего друга, Рангави еще раз предостерег его. Однако Риццо беззаботно отмахнулся и пообещал, что уже этой зимой доставят в Константинополь первую партию оружия и провианта из Венеции.
Проводив капитана, Рангави вернулся к императору, чтобы обсудить оборону города, однако в этот момент вбежал слуга и доложил, что из османского лагеря прибыл гонец и желает немедленно говорить с василевсом.
– Зови его! – нетерпеливо проговорил Константин Палеолог, усаживаясь на трон и с интересом ожидая, какие вести принесет загадочный гость.
Спустя несколько минут в зал ввели искалеченного, полуслепого мужчину, который едва держался на ногах. Тело его покрывали свежие, едва запекшиеся раны и синяки, а повязки на голове и руках насквозь пропитались кровью. Судя по всему, этого человека жестоко пытали. Несколько слуг, поддерживая несчастного, медленно подвели его к трону. Только тогда Рангави узнал, кто стоит перед ним.
– Антемий! – воскликнул он, бросаясь к другу и вырывая его из рук придворных. – Что эти варвары сделали с тобой?!
Антемий жестом попросил воды и его просьбу тут же исполнили. Приняв кубок трясущимися от слабости руками, он осушил его в одно мгновение и попросил еще. Только после второй чаши грек проговорил, хриплым, срывающимся голосом, обращаясь к василевсу:
– Султан сохранил мне жизнь, чтобы я передал вам это…
Антемий взял в руки холщовый мешок, который принес с собой, развязал веревку и перевернул его. На мраморный пол со звоном упали драгоценные ножны, которые Константин накануне отправил в дар Мехмеду, однако клинка в них не оказалось. Осознав суть страшного послания, император непроизвольно вскочил с трона, становясь белее снега.
– Султан сделал выбор, – нахмурившись произнес Рангави. – Он оставил себе меч…
Среди сбежавшихся на шум придворных царило молчание – далеко не все понимали, что произошло. Из задних рядов расталкивая прочих, выступил Лука Нотарас. Бросив беглый взгляд на Антемия, а затем на пустые ножны, он спросил:
– Кто-нибудь может объяснить, что все это означает?
Ему ответил Франдзис, который наблюдал эту сцену с самого начала:
– Это означает войну.
Глава 26
Побег
Константин Граитца (дневник)
Апрель – ноябрь 1452 года
Inter dominum et servum nulla amicitia esse potest.
(Между господином и рабом не может быть никакой дружбы.)
Марциал «Эпиграммы»
Дата не указана
В начале апреля 1452 года мы прибыли к фракийским холмам, окаймлявшим западное побережье Босфора. Отсюда открывался живописный вид на далекие окрестности Константинополя, который уютно расположился на мысе между Мраморным морем и заливом Золотой Рог. Можно было только позавидовать уму и дальновидности римского императора Константина, который, прозорливо оценив выгодное положение данной местности, тут же повелел возвести на месте небольшого греческого поселения новую столицу своей великой империи. Блеском, богатством и могуществом она должна была затмить многовековую славу древнего Рима и, надо сказать, его задумка вполне удалась. Даже теперь, по прошествии тысячи лет, город Константина оставался сияющей жемчужиной на стыке двух, так не похожих друг на друга миров – Востока и Запада.
Помню, в детстве отец рассказывал мне множество удивительных историй о своих путешествиях в столицу. Теперь я смог воочию убедиться в том, что его рассказы – чистая, правда. Новый Рим действительно поражал своими размерами, превосходя все города Европы и Азии, где мне когда-либо приходилось бывать. Золотые купола храмов и белый мрамор дворцов блестели в лучах заходящего солнца, а мощные стены и башни, надежно охраняли покой жителей.
Но спокойствие это было слишком обманчиво, ведь по призыву султана Мехмеда сюда уже стекались тысячи рабочих, дабы своими трудами перерезать последнюю артерию, соединяющую древний город с остальным миром. И вот теперь на холмах вдоль Босфора раскинулись сотни разноцветных палаток, между которыми, словно муравьи, сновали рабочие и солдаты. Сам султан не давал себе отдыха ни днем, ни ночью, стараясь вникать во все вопросы строительства и лично контролируя сроки выполнения работ.
Не питая иллюзий относительно замыслов Мехмеда, греческий император все же предпринимал попытки договориться с правителем османов. Однако все его старания были напрасны, султан не имел никакого желания выслушивать просьбы и претензии ромеев, более того, он намеренно провоцировал василевса на открытый конфликт, надеясь, получить удобный предлог для разрыва отношений с Константинополем.
Жестокие убийства греческих крестьян, в конце концов спровоцировали ромеев на ответные действия. В одну из ночей они сумели подорвать литейную мастерскую, где, по приказанию султана, отливались пушки для будущей крепости. Погибло около десятка человек, еще двадцать – получили серьезные увечья. Придя в ярость, султан распорядился казнить всех караульных, дежуривших в тот вечер у арсенала. Однако этого Мехмеду показалось мало, и он обрушил свой гнев на греческих поселенцев. Падишах был уверен, что некоторые из христиан связаны с нападениями на лагерь. Подозреваемых хватали всюду, где бы они ни находились – дома, в поле или церкви, и учиняли самый пристрастный допрос. Очень многие не выдерживали пыток и погибали, но тогда их место занимали другие и все начиналось сначала.
Для турок подобная жестокость была вполне оправдана, ведь их
