— У маман какие-то проблемы. Я скоро вернусь. — она завела одну из машин на стоянке и укатила к особняку.
Я решила ее отпустить — пусть они наконец объяснятся.
Но с отъездом Лиззи моя ситуация тоже резко менялась — тревога! Враг мог перейти к атаке, а первой должна была начать я.
И опять выручила Кэби:
— Поехали. Мне это не нравится, — она решила, что я разоблачена — и была недалеко от истины — и не хотела лишнего шума.
А мальчику своему показала выразительный кулак: скди, морковь!
Под недоуменные взгляды компании, мы сели в кабриолет, а когда покатили по ленте вниз, к въездным воротам, я сказала: «Кэби, я ничего не успела сделать. Мне надо остаться здесь на ночь».
— Но она тебя раскусила!
— Фиг с ней. Притормози у кустов. Все скажут, что ты увезла меня. А изнутри ворота откроются автоматически.
— О'кей. Только не попадись. Будет больно! — она притормозила у куста жасмина. Я выскочила на слабом ходу.
— Эй, Марион, ночью здесь бегает пантера. У мадам свой зверинец.
— Спасибо. Я хорошо бегаю.
Кабриолет покатил дальше, но я прекрасно знала — на выходе машину остановят и даже обыщут багажник. В зверинце объявлена тревога, и охрана не собирается выпускать меня из ловушки, а я… я не собираюсь никуда бежать, сволочи.
Я жду наступления ночи.
Смеркалось. Я свободно и открыто ушла вглубь поместья, бродила среди пасмурных цветов золотого вечера, вышла к искусственному водопаду, где искупалась в прохладной пресной воде, затем забралась на макушку той самой рукотворной горки, которую я мечтала обрушить на логово змей.
Сумерки густели, закат утонул за облачной грядой и увлек за собой всю небесную парчу с небосвода, включилась луна. С нарастающей яростью я наблюдала в окуляр оптического прицела за приготовлениями врага к обороне: во всех окнах особняка был зажжен свет, который отогнал ночь от стен дома — видно любой закоулок, каждую веточку вяза.
Залитый ослепительным светом домина теперь стал похож на сказочный замок, где наследный принц давал бал для невесты Золушки. Что ж, я пришла! На моих ногах хрустальные туфельки, со мной шесть мышей и шесть ящериц, одна усатая крыса и пустая тыква, которая, грохоча как карета, катит под горку на кукольный домик, бля!
Были так же срочно развернуты несколько прожекторов от ворот в глубь парка. Я знала, что мачеха не станет обращаться за помощью в полицию, что обороной заняты ее личная охрана, что домашняя свора уже ищет меня во все глаза через оптические прицелы и, возможно, приборы ночного видения. Но мачехе, конечно же, не везло — над островом собиралась ночная гроза, и я уже видела ее блистающий контур. Черная гора гневного антрацита парила над Балтикой, заслоняя звезды и наползая на долины лунного света. В нужный момент провидение вырубит на фиг весь свет, и домина ослепнет. Вы обречены, говнюки!
Только странный домик с косою стеклянной крышей один затаился, пытаясь прижаться к ночной земле, раствориться в темноте — ни. звука, ни капли света… лишь бы ты не заметила меня. Напрасно! Маскировка в первую очередь привлекает воина.
У входа стоял электрокар, тот самый, что я заметила днем. Значит, черный водила в рыжей штормовке здесь. В мышеловке. И видит меня.
Я спокойно прошла к дубовой двери и дернула за веревочку. ТУК-ТУК. ВАША ВНУЧКА КРАСНАЯ ШАПОЧКА НЕСЕТ ВАМ ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК МАСЛА, КОТОРЫЙ ВАМ ПОСЫЛАЕТ МОЯ .МАТЬ! В глубине звякнул отчетливый колокольчик.
Я по-прежнему держу себя совершенно открыто.
Я по-прежнему ничем не вооружена.
Почему водила не стреляет?
Я снова берусь за веревочный хвостик. ДЕРНИ ЗА ЩЕКОЛДУ, ЗАДВИЖКА И ОТСКОЧИТ.
В стенах домика ни одного окна, весь свет идет днем только через крышу. Пожалуй, это тюрьма!
Кого так прячут от меня, черт возьми!
Наконец я слышу человеческое дыхание и какое-то близкое щелканье: щелк, щелк — и оглядываюсь, и вижу в полумраке, который мне ни по чем, ведь в темноте я вижу, как кошка, присевшего на корточки у куста штамбовых роз — в темноте их цветы, как черные раны рваного мяса — водилу в рыжей штормовке, который безуспешно пытается выстрелить из пистолета пулемета. Он поставил предохранитель в положение «автоматический огонь». Он получил команду на мое безусловное уничтожение, но пулю перекосило в стволе, и сейчас он бесмыссленно жмет на курок и дико дергает пистолетный затвор, раздолбай!
От моего смеха черное лицо черного покрывается испариной и сереет — в поисках оружия, я замечаю скобу для чистки обуви от налипшей грязи, вбитую в деревянное крыльцо, пробую рукой ее лезвие — оно достаточно острое, если его бросать с надлежащей силой. Остается только выдрать скобу из дубовой доски. Что я и делаю. Мой праведный гнев настолько силен, а возмездие так назрело, что скоба легко выдрана с мясом из дерева. Я чувствую себя центром раскаленной сферы, имя которой кара, и сфера эта есть сила, которая мне подвластна. Я — центр циклона.
Бросок! Меня хотели убить в три годика! Перевернувшись в воздухе несколько томительных раз, стальной клинок глубоко вонзается в человеческое горло, брызгая в темноту жидкими побегами черной смолы. Алиллуйя! Это кровь.
Потрясенный ранением, верзила одной рукой выдирает — с мясом — скобу из горла, а другой — молча — зажимает ужасную рану, пытается бежать. Но я сбиваю тушу ударом ноги и наступив на грудь требую: «Ключи, козел!»
Он продолжает упорно молчать.
Тогда я отдираю руки от горла, давая простор выбегающей крови. Она выбрасывается темными толчками, в такт толчкам сердца в груди.
— Ключи!
Несчастный мычит в ответ, показывая на пояс пальцами сырыми от липких чернил. В глазах великана священный ужас — за считанные секунды его повергла ниц страшная белая незнакомка в золотой чалме и с зашнурованными ногами, и вот он беспомощен, как ребенок с перекушенным горлом. Истекает красной смолой.
Только тут я вдруг понимаю, что он немой.
Я выдираю пояс из мужских штанин. На поясе цепной брелок с набором ключей. Какой?! Чернильный палец тычется в маленький ключик, оставляя на металле густую слезу. КОГДА КРОВЬ СЧИЩАЛИ С ОДНОЙ СТОРОНЫ КЛЮЧА, ОНА ПОЯВЛЯЛАСЬ НА ДРУГОЙ.
Раненый на четвереньках уползает в ночь, в сторону особняка.
Я осторожно вхожу в дом. Чувствую, что он пуст. Ни души. В прихожей горит глухой свет. Пахнет больницей. Тут я должна сказать, что первым делом ищу туалет. И вот почему. От победы над черным Голиафом у меня свело желудок и, склонившись над раковиной, я в приступе рвоты выдавливаю на снежный кафель несколько лимонных полосок желудочного сока. И это я рассказываю сейчас только для того, чтобы заметить полное отсутствие и бумажных салфеток, и туалетной бумаги, и бумажного полотенца. Вообще ни клочка! Я полощу рот водой и промокаю лицо сухой губкой из зеркального ящичка.
