продолжал Чадов. – Стоим в коридоре, а рядом сейф, старый, высотой почти в человеческий рост. Подходит к нему мужик в костюме, в руках у него то-о-олстая книга… Типа, телефонный справочник, только еще толще.
– Это был сборник кодексов, – вставил Юра, однокурсник Андрея. – Как бы все законы в одной книге. Конституция, УК, ГК, УПК, вот это всё. Жутко неудобно пользоваться.
– Короче, этой книженцией он начинает по сейфу колотить. Грохот на весь коридор. На нас, главное, ноль внимания. Минуту постучит, передохнет и опять. Звук – как кувалдой долбануть по листу железа. И так минут десять, а то и больше.
Остальные студенты, вероятно, уже слышали эту историю, поэтому смотрели не на Андрея, а на Тагерта, ожидая его реакции.
– Потом мужик кладет книгу, поворачивает ручку и отпирает сейф. Мы такие смотрим – а там внутри сидит человек. Типа на корточках, пополам сложенный.
– Живой?
Все засмеялись. Звук смеха сквозь шум дождя – довольно красиво.
– Вполне живой, – отвечал Андрей. – В джинсах, в майке. Но вылез из сейфа с трудом. Понятно, поза неудобная. И если тебе так по ушам долбят, это не колыбельная на арфе.
– Да лан, на концерте «Сплина» не тише, особенно в танцполе, – со смехом возразил Юра.
Они продолжали шутить, подтрунивая друг над другом, то и дело выдергивая с пластиковых тарелок то кусок пирога, то банан, то кружок копченой колбасы. Тагерт слушал их веселую болтовню, иногда кивая в такт, но уже не разбирал ни слова. Вместо этого в голове раздавались удары, гулкие, сотрясающие тело, сводящие с ума. С каждым ударом Тагерт чувствовал, как по его жизни, которую еще десять минут назад он полагал осмысленной и не лишенной пользы, пробегают новые и новые трещины.
Итак, он учит студентов «искусству добра и справедливости», самонадеянно полагая, что формирует верный взгляд на мир. Он думает, что сотней латинских афоризмов и атмосферой веселого здравомыслия на семинарах делает молодых людей защитниками прав, учит человеколюбию, хотя бы приверженности закону? Романтический олух! Подслеповатый дурачок! Его ученики превращаются в следователей-палачей, легализованных бандитов-милиционеров, в продажных судей, которые оставляют глупости вроде римского права для таких вот дачных посиделок. Чтобы ностальгически улыбнуться своей студенческой юности, может быть, даже в точно таких же беседках. Закусывают, играют в футбол, купаются. Почему бы в жаркий день не искупаться?
Да что далеко ходить? Тимур Калимуллин и Вадик Зырин, которые продолжают играть в футбол, работают в прокуратуре. Во что они играют там? Каждый из них приехал на новой машине. Она на честные деньги куплена?
Что происходит с жизнью, если в один прекрасный момент из нее вынимают смысл? Это напоминает тело, в котором за полчаса – без боли, почти неощутимо – искрошился бы скелет. Такое мертвенное безболезненное обмякание чувствовал Тагерт, сидя в беседке среди весело гомонящих студентов. Он перестал разбирать слова, хотя почему-то по-прежнему ясно слышал животворный шум хлещущего дождя.
•
Когда лупит ливень, большинство людей, даже не самых здравомыслящих, предпочитают укрыться – в доме, под козырьком подъезда, хотя бы в подворотне. Но бывают такие моменты, когда хочется под дождь. Когда защита от мира ни к чему, когда нужно приблизиться к стихии, слиться с ней воедино. Так случается, когда человеку совсем плохо или чрезвычайно хорошо. А еще так бывает, когда человек влюблен. А сегодня все схлестнулось, сплелось. Влюблен – до точки кипения, ему зверски плохо, но и так хорошо не бывало прежде никогда.
Байярд держал Лизину руку в своей. Она не отнимала руки, но это значило только то, что со всех сторон рушился ливень, а ветер, который на три четверти состоял из воды, раскачивал подвесной мост над оврагом. На дне оврага текла Пахра, но сейчас ее не было видно из-за слепящего дождя. Они стояли на мосту, плачущая одежда облепляла тела, и Байярд говорил, задыхаясь:
– Лиза, чот я туплю. Но вроде оно и есть. Нет, не вроде. Точно. Мне надо сказать, сознаться…
Она не отвечала, смотрела на него. Вода текла по лбу, по мокрым маленьким бровям, струилась по щекам, капала с носа.
– Месяц назад узнал, что люблю тебя, – прибавил он, зачем-то понизив голос. – Сорри. Началось давно, тогда, в переходе, помнишь? Думал: что со мной не так? Вроде помираю, но притом живой, как никогда. Ну вот. Любовь. Только о тебе и дышу.
Лиза не произнесла ни слова в ответ. Она сунула руку в свой рюкзачок, достала оттуда косынку – странно, что в мире осталось еще что-то не промокшее – и отерла воду с Валериного лица. Впрочем, лицо через мгновенье снова сияло от воды. Лиза улыбалась. Может, она не слышала последних слов?
Байярд до сих пор не мог понять, знает ли Петрова про них с Лизой. Конечно, с Настей они, считай, не встречаются уже полгода, но все-таки Петрова с Павлючик лучшие подруги… Этого не должно было случиться, но случилось, он и сам не понимал как. Та поездка в Донино прошлым летом, когда Петрова устроила свидание в лесу с песнями и комарами. Отвага и хитрость – совершенно в духе самого Байярда. Но почему кроме благодарности он испытывал разом и протест? Они встречались прошлым летом, потом осенью. Их встречи случались только по желанию Насти. Не потому что Валера не предлагал встретиться. Предлагал поначалу. Петрова соглашалась с восторгом, но всякий раз что-нибудь перерешала: время, место встречи. Пойти ли в клуб или поехать в Сергиев Посад, кататься на лодке по Царицынским прудам или носиться на машине по ночной Москве – выходило все, как придумала она. Байярда раздражала ее постоянная потребность смеяться и самый смех, неожиданно бабий, запах духов, в которых Петрова, казалось, купается, бесили вечные кавээновские цитатки.
Она не умела слушать. Задавала вопрос, Байярд начинал говорить, и примерно на середине ответа Настя перебивала и переходила к следующей мысли. Выходило, что его ответ даже не предполагался, достаточно было задать вопрос. Но когда она приникала к нему, клала голову на плечо, то затихала, как горячий птенец, и он умилялся тем сильнее, чем больше злился перед этим.
Все-таки понемногу их встречи сошли на нет. Два-три раза подряд Байярд отказывался от петровских вариантов. Причины вполне законные: учеба, поездка в Питер с другими московскими руферами, потом простуда. С днем рождения Петрова его не поздравила, да он и не ждал. Говорят, ее видели с Серегой Гращенко, четверокурсником с финансового факультета. Они не ссорились, не объяснялись, не мирились. Всякий раз, думая о Петровой, Байярд мысленно пожимал плечами: не понимаю, зачем все это? Но! Лиза Павлючик оставалась главной Настиной подругой.
Ливень превратился в шумный дождь, потом распался на капли, точно у водяных бус порвались нити. Оказалось, что Лизина рука опять в руке Байярда, что рука эта
