«Прошу Вас, не скорбите, не сокрушайтесь по Джулиану. Живой и здравствующий, он перенесся из этого кошмара военной поры в совсем иное время и место, где сумел оправдать все свои юношеские надежды, сделавшись самым замечательным и достойным человеком, какой только ступал по этой земле; где единственное, что омрачает его жизнь, — это осознание того, что Вам довелось по нему горевать; где, кроме всего прочего, он горячо и пылко любим, так, как никогда не был любим ни один мужчина в мире, мною,
Кейт Эшфорд». На конверте с письмом я написала адрес: «Виконтессе Честертон. Саутфилд. Англия».
Целый день я совершенно беспристрастно пыталась решить, стоит ли мне жить дальше, не лучше просто покончить с собой. В том смысле, что я осталась одна, почти без средств к существованию в самый разгар Первой мировой войны, когда впереди не сулилось ничего, кроме «испанки», сумасшедшей гиперинфляции и Гитлера в недалекой перспективе. В чем был смысл моего нынешнего существования — когда со мной не стало ни Джулиана, ни нашего будущего ребенка? Когда всё, что я знала и любила, все, кто был мне дорог, еще попросту не явились на свет? Конечно, есть небольшой шанс, что Холландер по доброте душевной попытается вернуть меня назад. Но ведь в том мире тоже не будет Джулиана! Я сделаюсь его вдовой, скорбящей миссис Лоуренс, и буду жить в окружении осязаемых напоминаний о нем, день за днем потихоньку умирая в своем доме на Манхэттене. Постепенно превращаясь в затворившуюся от всего мира богатую кошатницу. Только и всего…
Но ведь Джулиан был бы вне себя от ярости, узнав, что я покончила с собой. Это было бы как раз презираемое им всей душой самопотворство, смахивавшее на поведение Гамильтона, — и полная противоположность тому, что он так любил и ценил во мне. Ведь он-то в минуты глубокого отчаяния все же не бросился с моста! Он сделал все, чтобы преуспеть в жизни. Конечно же, он знал, что рано или поздно меня встретит, но перспектива этой встречи в первые годы казалась еще такой далекой и туманной.
А значит, мне предстояло существовать дальше, найти себя в этой жизни. Попытаться как-то применить на пользу себя и свои знания. Возможно, двадцатые годы я проведу на Уолл-стрит, накапливая кругленькое состояние, а затем, в годы Великой депрессии и следующей войны, пущу его на пособия для безработных. Чем-то же надо занять мозги. В чем-то обрести смысл жизни. Чем-то возместить то, что ради дурацкой надуманной миссии покинула поверженное тело Джулиана, оставив лишь Холландера да Эндрю Поулсона проводить его на вечный покой, отстояв у его гроба.
Сейчас же все во мне как будто оцепенело, и мне это было даже на пользу. Я будто нарастила вокруг себя толстую непроницаемую защитную оболочку, так что боль саднила меня лишь на поверхности, не проникая глубоко вовнутрь.
Джулиана… больше… нет…
Нет даже нашего ребенка. Эта мысль до сих пор упрямо отталкивалась сознанием. Нельзя сказать, чтобы она отрицалась — мозг сухо признал случившийся факт, — просто эта информация не просачивалась глубоко, в безмолвное, опустошенное пространство моей души.
Даже теперь я еще не в полной мере ощущала окружающий меня мир. Я просто тихо сидела на деревянной скамье, бесстрастно взирая на взбудораженную портовую суету и спокойно дожидаясь, когда с часовой башни ударит одиннадцать и начнется посадка на борт трансатлантического лайнера «Коламбия» компании «Кунард-Лайн», который отвезет меня обратно домой, в Америку. В прошлый раз я пересекала Атлантику на частном самолете — теперь же возвращалась на небольшом стареньком корабле, отбороздившем свое еще в девятнадцатом веке и вытащенном из нафталиновых шариков исключительно из нужд военного времени. Как пригодная к делу посудина. Впрочем, с виду лайнер был очень даже мил. Хоть и выкрашенный для маскировки унылой серой краской, он чем-то к себе располагал. Как гордо сообщил мне человек в конторе «Кунарда», за «Коламбией» пока что числился рекорд скорейшего пересечения океана, по крайней мере пока в ближайшее время какой-нибудь германский лайнер не отнимет у нее пальму первенства.
Так что у меня впереди была возможность пережить собственный «Титаник» и однажды вечером после ужина изобразить на носу лайнера Кейт Уинслет. И попытаться почувствовать хоть что-нибудь еще, помимо этой страшной внутренней оцепенелости…
— Здравствуйте, мисс! — резанул по ушам чей-то звонкий голос, заставив меня сильно вздрогнуть.
— Здравствуйте, мисс! Вы англичанка? — Тощий и босой мальчонка лет, может быть, восьми таращился на меня с голодной надеждой в глазах. Неужто настолько очевидно, что я не француженка? — Позвольте, я отнесу ваш чемодан, ладно? Всего десять сантимов, мисс.
— Oui, merci. Я путешествую на «Коламбии». Знаешь этот корабль?
