…Знал ли кто-нибудь, что в ту ночь дикое заявление на смерть за столом в полутемном Бункере писала лютая воля к жизни? «…Начинаю сухую голодовку…» Древний инстинкт, первобытный ящер, живущий внутри, принял единственно правильное решение откусить себе мозг…
Можешь — значит, должен[1]
«Родился, посадили, расстреляли…» О любом из нас скоро напишут примерно так. И даже если родное государство проявит халатность, и кто-то останется не охвачен всевидящим оком — конец все равно один и тот же. Труба. Так стоит ли в промежутке между нею и рождением создавать обстоятельства, способные круто повлиять на длину и качество этого промежутка? Казалось бы, живешь — и живи. Во всяком случае, люди не должны жить ради событий и идей. Человек важнее. Людьми нельзя жертвовать во имя идей и событий…
Но история начинается только там, где ей под ноги ложится человек. Идеи — это то, что делает человека Человеком. А еще бывают люди, которые сами впрягаются в оглобли истории. Теперь я точно знаю, что бывают…
…Почему самых живых находишь в опасной близости от смерти? И почему, если хочешь проследить путь живого, надо отправиться с ним на Голгофу? И что это за крест такой по жизни — идти в тени чужого креста? И кем чувствовать себя, однажды осознав, что пора сворачивать с этого — не твоего — пути? А потом только стоять в одиночестве и смотреть, как удаляются спины всех тех, кто был рядом с тобой — и кого ты любил, и, опуская глаза, знать, что там, впереди, их пожрет Минотавр, имя которому…
Одно из имен — Революция. Теперь для меня это — очень тяжелое слово… И хорошо это или плохо, если однажды ты плюнешь на все — и рванешь следом за удаляющимися спинами. Только бы успеть… И предпочтешь свою глупую любовь здравому смыслу…
2 августа грянуло как гром среди ясного неба. Я взвыла от беспомощности, где-то там сейчас пропадали люди, стремительно и бесповоротно однажды ставшие непоправимо родными. Макс Громов, Толик Глоба, Гриша Тишин… Вместе мы съели немалое количество соли, рядом с ними для меня началась совершенно новая эпоха. Эпоха абсолютных людей, когда в моей жизни появились… не то чтобы закадычные приятели. Нет. Но я узнала, в чем соль слова «товарищ». Настоящий безупречный товарищ. И теперь я не могла сделать ничего, чтобы эти люди не уходили из моей жизни, как вода сквозь пальцы. Это было отчаяние…
Известие о захвате президентской Общественной приемной 14 декабря прозвучало в новостях сумбурно и глухо, я была от всех этих событий уже очень далеко, информации почти не поступало. Когда опубликовали имена новых 40 политзэков, я спохватилась и, холодея, набросилась на список. Нет, друзей в нем вроде бы не было. Долгое время эта глава нацбольской драмы маячила где-то на периферии моего зрения, никак не касаясь напрямую.
Все изменилось разом и навсегда. Теперь уже 39 абстрактных новых нацбольских политзэков персонифицировались в одно мгновение, заслонив собой все остальное…
Я не нацбол, и я не собиралась участвовать в первомайской демонстрации. Я подошла посмотреть на построение колонны, мне было по пути. Я направлялась в больницу к близкому человеку. Только там и надо проводить Светлое Христово Воскресение. Даже храм отступает. Здесь ты можешь обратиться к Нему напрямую, дотронуться до руки, подать воды. «Если ты сделал это для одного из детей Моих, ты сделал это для Меня»… Тугая колонна полыхнула десятками флагов, начали раздавать портреты заключенных. И когда самый первый поплыл над головами, мое сердце рухнуло на камни. Мой приятель Юра из Нижнего Новгорода спокойно и просто смотрел на меня сверху, вдребезги ломая своим немыслимым появлением здесь матрицу моего недавнего равнодушного относительного благополучия. Боже мой… Столько времени общаться с человеком — и не знать его фамилии. Потом глянула в списки еще раз. Методом исключения получился «Юрий Викторович Староверов». Вот и познакомились…
Нижегородский гений Паяльник, светлый, достойный парень. Умница-студент, музыкант. Раз в несколько месяцев я почти без предупреждения обрушивалась на практически постороннего человека, появляясь на пороге его квартиры. И попадала домой. Где уже обитали дикие орды таких же проходимцев. Свой последний день рождения я отмечала, сидя в жутком одиночестве на хате у Паяльника, жестоко отгрызая куски от здоровенного леща, хамски добытого в хозяйском холодильнике… Юра, Юра… Как же так? Как беззаботно все начиналось — и как стремительно и жестоко оборвалось…
Всю первую половину мая глаза мне застили проблемы с другом, прикованным к больничной койке. Я появлялась в Бункере только ночью — и принималась шастать мимо четверых ребят, объявивших 1 мая голодовку.
Требования, я слышала, были: признание заключенных нацболов «политическими», открытый суд над ними — и широкая амнистия. Здороваясь вскользь, я отмечала, как быстро и сильно меняются побелевшие лица голодающих. Далеко не сразу я удосужилась взглянуть на них в упор — и поговорить…
Александр Чепалыга, 1978 года рождения, город Мытищи, в партии с 1998 года:
О чем я думал, когда пошел на голодовку? Ко мне подошли и сказали: вот, мол, планируется такая акция. Можешь в ней участвовать? Могу. Будешь? Буду. Могу — значит, должен. Чего не могу — так это бросить в тюрьме товарищей…
Лев Дмитриев, 1982 года рождения, Костромское отделение, в партии с 2002 года:
Бросать своих товарищей в беде — преступление. То, что ребята сейчас брошены за решетку, — это еще не значит, что их этим смогли отделить от партии. Поэтому, если я могу как-то облегчить их участь, я буду это делать столько, сколько от меня потребуется. Если все это поймут, то никакими решетками не получится остановить революцию.
Анна Богунская, 1983 года рождения, месяц, как приехала из Ташкента, здесь, в Москве, вступила в партию. Тоже месяц назад:
Когда задумываешься над судьбами наших товарищей (о которых я знала лишь из Интернета, но переживала и сочувствовала им), находящихся в камерах, ждущих решения «больших дядечек», тебя невольно бросает в дрожь и в голову лезут мысли: «За что?», «А где же справедливость?». Ведь они, так же как и все мы, могли бы в этот момент быть свободными, радоваться наступившей весне… Но за их подвиги наградой стала решетка с оборванным кусочком неба.
Их права и свободы ущемляются только за то, что они национал-большевики, за то, что именно они решились сказать свое «НЕТ!» власти. А власть в ответ хочет их изолировать, осудить втихую и продолжать жить по-прежнему. Так быть не должно!
Именно поэтому я решила не молчать, а сказать об этом всем, кто услышит. Разве можно наших ребят-героев ставить в один ряд с уголовниками? Разве справедливо судить наших ребят в местах заключения, где они будут одни: без поддержки, без защиты? Как мы, их товарищи, можем смириться с этим? Правильно, никак.
