Книга Религия бешеных - Екатерина Рысь

Вот этого я вообще не поняла.

Соловью был нужен имплант, аппарат Елизарова. И уже даже были деньги. То его летнее бабло все-таки не все еще кончилось. И эту дрянь теперь надо было просто купить. А у нас, сами понимаете кто был «наш доктор» и вообще человек грамотный, мобильный и вменяемый. В отличие от некоторой, кто, как конь Холстомер из книжки, умела перемещаться теперь только взад-вперед по Ленинскому проспекту. От больницы до Марии Ульяновой… Вот Тишин и взялся за покупку этой железячки.

И забил.

Не забыл.

Забил…

Время поджимало. На Соловья уже наезжали врачи: где эта твоя дрянь? А что он скажет? Что он звонит другу, а друг его вообще не слышит?! И дрянь не везет?! Это была уже паника. Ему сказали: еще пара дней, и операции не будет, загипсуем тебе ногу, как есть, и ходи потом на ней как хочешь. Раньше, он мне сказал, с такими переломами вообще ампутировали…

Тишин железку купил.

Но не привез.

Он делал газету…

Было седьмое число. Последний срок операции — 8 мая.

…Я ждала утра, проспать было нельзя, я неизбежно отключилась, но проснулась вовремя, чтобы успеть к открытию метро. Будильника не было, я просила Кирилла меня разбудить, но он тоже не мог так рано встать…

— О, Рысь, а ты еще ни разу не дежурила! — обнаружил он накануне. — Давай садись завтра…

— Завтра Соловью делают операцию.

— Ну и что, не тебе же…

Знаешь что. Я желаю тебе, чтобы тебя сбила машина. А твоя баба в день операции дежурила в Бункере…

…Вот не проснись я тогда… Рано утром я была на Юго-Западной, там в каком-то «белом гетто» теперь гужевался весь бомонд. Понять, кто только что встал, а кто еще не ложился, можно было, только зная род деятельности каждого. Высушенный Тишин делал газету — предыдущий день для него еще и не думал заканчиваться. Эвертон, выспавшийся и красивый как бог, вывалился из ванной — и увидел привидение.

— Рысь, а ты откуда, с антресолей?!

Это был бы еще не худший вариант…

…Автобус, метро, автобус, сквер, подъезд, лифт… Я влетела в коридор, распахнула дверь. Кабинет забит врачами…

— Могу я увидеть… — Я назвала фамилию. Чуть ли не Калашников… Я там жила безвылазно — а врача не знала…

— У нас планерка… У вас что-то срочное? Голову кому-то пришить?..

— Соловью сегодня делают операцию, мне сказали, вы ждете вот это…

Когда я выкладывала на стол этот «аппарат Калашникова» с винтиками в тоненьком пакетике, это был уже артефакт…

— Нацболы! — взвыл врач. — Сколько можно ждать! Вы ничего не можете сделать нормально!!!

…Откуда цинк?..

Петух вообще еще не крякнул, когда я ледяным тоном отрубила:

— Я не имею к партии никакого отношения… Мне сказали, вам нужна эта вещь, я ее привезла…

Без пятнадцати девять врач пробормотал «извините…», в девять за Соловьем пришли…

…Его приволокли обратно — он вращал огромными, как плошки, глазами.

— Лежал, слушал, как они там что-то сверлили, пилили! — в каком-то обалдении и эйфории говорил он.

Скоро начался отходняк…

Обезболивающее — все за свои деньги. Хорошо, они были… Как такое возможно, чтобы аптека вообще не работала? Через Нескучный сад, через мост, к сакральной для нацболов «Фрунзенской», в дежурную аптеку — только там купила… В палате была пустая кровать — в противоположном углу от Соловья, ночью я отлично поспала, под утро они меня хором еле дозвались, когда ему понадобился укол. Не исключено, терпел до последнего… Связи с сестрой в палатах нет, двойные двери, ходячих — никого. Когда он там горел, они… я не знаю, как они справились. Они там все курили, я постоянно проветривала, однажды ушла — не закрыла окно, и все, хана, всю ночь никого не дозовешься. Как не вымерзли? Меня можно было привлекать за покушение… Счастье, что наступили праздники, врачей не было, анархия, все эти выходные я прожила в палате. Рядом с ним. 9 мая целый день слушали по радио военные песни…

Я шла к Бункеру, передвигаясь как под толщей воды. Тишин разговаривал во дворе с девушкой очень маленького роста с толстыми косами. У меня в глазах стояла оцепеневшая прострация, устремленный в никуда взгляд выхватывал перед собой кусок размытого пространства размером с амбразуру, и собеседник в этот просвет попадал лишь эпизодически. Двоих одновременно я точно охватить уже не могла…

Буржуй — тот подход к Бункеру «просчитывал», его слово. Для него это превращалось в целую разведоперацию с тщательной проверкой и отсечением хвостов.

— Если я тебя увижу еще раз, я тебя убью… — проникновенно пообещал он случайному человеку, вдруг встреченному им в жизни второй раз подряд. Мы-то с ним знали, где здесь зарыто слово «лопата». Самая удачная шутка — это когда ты вообще не шутишь…

А я ходила «как под толщей воды»…

— О, познакомься, это Анна Петренко, — прервал сам себя Тишин, и я медленно перевела-таки взгляд в ее глаза с изрядной долей испуга — ей ли чего-то пугаться?! — устремленные на меня снизу вверх. Это был максимум того, как я могла приветствовать после освобождения знаменитую нацболку…