— Садись! — велел Исаак.
Я предложил стул Джамиле, зная, что все равно император ничего не видит, но Исаак что-то почувствовал и гаркнул:
— Женщина может постоять! Это взаимная честь. Никто не сидит в присутствии императора, но я уважаю людей, которые действительно понимают, что такое власть, и делаю для них исключение. Садись! — И он подождал, пока я сел. Джамиля осталась стоять, слегка опираясь на мое плечо. — Я тебя помню, — продолжал Исаак. — Ты убедил моего брата-узурпатора отречься от власти. Ты тот, кто говорит с Богом.
— Когда Он считает нужным, — добавил я.
Джамиля переводила, нервно и виновато улыбаясь звездочетам. Они не очень обрадовались при виде соперника.
— Что ж, Он явно желает говорить с тобой сейчас, иначе я не позволил бы тебе войти, — объявил Исаак.
Джамиля перевела эту очаровательную завершающую фразу и тихо добавила, движимая отчаянием:
— Убеди его дать нам поесть.
— Скажи ему, что я лучше слышу глас Божий, когда через мою глотку проходит кусок мяса.
Джамиля робко перевела. Звездочеты, поняв, что мы с ними одного поля ягоды и бессовестно блюдем в первую очередь свои интересы, подобрели к нам и отрезали от огузка несколько кусков мяса.
— И среди мошенников порой встречается благородство, — заметил я.
— Не стану это переводить, — не глядя на меня, пробормотала Джамиля с любезной улыбкой.
Как только нас накормили и даже преподнесли отличного вина, Исаак захотел знать, какие такие слова Божьи генуэзский чудак может ему передать.
— Должен ли я изгнать своего сына-содомита? Или, быть может, нам перебить всех венецианцев? — с любопытством вопрошал император. — Я все могу. Стоит мне только шевельнуть пальцем, и земля под ними разверзнется, и они упадут в пропасть. Так мне сказали звездочеты. — И это говорил человек, который когда-то перехитрил легендарного императора Фридриха Барбароссу.
— Попроси его показать мне, как он это делает, — велел я. — Детишкам беженцев, что живут у нас в лагере, очень понравится такой фокус. — (Джамиля метнула в меня уничтожающий взгляд.) — Ладно, забудь. Скажи ему, чтобы не причинял вреда венецианцам. Пусть лучше заботится о них, чтобы по весне они смогли увезти отсюда мерзких франков и фламандцев. — Когда это послание Всевышнего было переведено, я дошел до самой сути: — Он должен кормить армию.
Джамиля засомневалась.
— Переводи, — велел я. — Не позволяй этим шарлатанам запугать себя. Все равно я больший шарлатан, чем все они четверо, вместе взятые, ты сама не раз убеждалась в моем мастерстве. — (Джамиля нервно улыбнулась.) — Поэтому скажи ему следующее: чтобы остаться властелином в этом мире, ему необходимы иудеи.
— Зачем? — захотел знать Исаак.
У меня был готовый ответ, но у Джамили нашелся ответ получше, который она и поспешила перевести:
— Иудеи изготовляют самые лучшие ткани и платят самые высокие налоги, и от религиозного преследования их может защитить только добрая воля императора и его покровительство, поэтому они ваши самые преданные подданные. Но сейчас они находятся в опасности из-за того, что ужасные пилигримы голодают.
— Поэтому, — завершил я речь, снова беря бразды правления в свои руки, — Исаак должен поставить у ворот Перы вооруженную охрану и послать пилигримам тысячу голов скота.
Джамиля нервно заморгала.
— Те, кому предназначалась эта тысяча голов, захотят отомстить…
— Они отомстят ему, но ничего, он справится — все-таки он император.
Она перевела мои слова, но убедить Исаака не удалось.
— Он думает, что проще перебить всех пилигримов, — пояснила Джамиля. — Честно говоря, я с ним согласна.
— Нет-нет, этого делать нельзя, — сказал я, слегка повысив голос, чтобы до Исаака дошло, насколько это серьезно. — Он должен заботиться о них всю зиму, чтобы в марте они смогли отплыть в Святую землю, где перебьют неверных, врагов Христа, и в то же время сами полягут на поле битвы, что очень удобно, согласись. Таким образом, враги и с Запада, и с Востока будут уничтожены. — Я щелкнул пальцами. — В одной битве. Если франки погибнут сейчас, то мусульмане пойдут на него через год. Скажи ему, что это слова Всевышнего!
Я по-театральному завопил и принялся размахивать руками для выразительности, но потом до меня дошло, что Исаак слеп, и тогда я перестал хлопотать: какой смысл было производить впечатление на звездочетов — все равно те успели задремать, положив голову на стол.
Мои предсказания не произвели ожидаемого эффекта. Оказалось, Исаак вовсе не желал слышать Слово Божье. Он хотел слышать, что все будет хорошо, что, ничего не предпринимая, он тем не менее затмит своим блеском сына-содомита и станет править миром до конца жизни, которая, по обещаниям всех четырех звездочетов, продлится еще восемьдесят лет, не меньше. Его крайне разозлило, что Бог посмел предписывать самому Исааку сделать какое-то усилие. И хотя император был слишком напуган, чтобы перечить Блаженному из Генуи, который помог ему снова взойти на трон, он не желал больше выслушивать слова, приводящие его в уныние. Поэтому пообещал, что сделает все возможное, щедро расплатился за оказанные услуги, а затем выпроводил Блаженного навсегда.
Мне казалось, я добился чего-то хорошего. На самом деле всего лишь сыграл свой раунд.
Вследствие чего на следующий день императорские отряды отбили у пастухов тысячу голов скота, перегоняемого на бойню, и доставили на другой берег в лагерь пилигримов без каких-либо официальных объяснений.
Вследствие чего тем же вечером толпа оставшихся без мяса горожан прокралась в бухту при ярком свете полной луны, наполнила лодки смолой, сухой растопкой и подожгла. Затем лодки направили в сторону венецианского флота (разумеется, только потому, что лучший способ заставить воинов покинуть город — это уничтожить их единственное средство передвижения). Моряки на вахте, ясно видевшие при свете луны, что на берегу происходит какое-то движение, отогнали лодки абордажными крюками к самому входу в бухту, где их подхватило босфорское течение и унесло в Мраморное море, и они продолжали плыть, ужасные с виду, но совершенно безобидные. (Именно тогда мой оптимизм начал уменьшаться.)
Вследствие чего, несмотря на празднование Рождества на обоих берегах бухты, греки беспрепятственно предприняли очередную вылазку против врага в день Нового года. По византийскому календарю это был самый главный праздник. Традиционно в календы января люди прощают друг друга и возобновляют дружеские отношения, но также при этом учиняют беспорядки.
Стояла кромешная тьма, тонкий полумесяц нырнул за горизонт. Толпа на этот раз выступила более сплоченно, связав вместе семнадцать кораблей, перевозивших древесину, так что из гавани на флот двинулась целая стена огня. Тысячи греков забрались в темноте на оградительную стену понаблюдать за пожаром, который, как они надеялись, превзойдет тот, что причинил ущерб городу. Венецианцы, по-прежнему не терявшие бдительности, вновь отразили атаку — им опять помогли абордажные крюки и течение Босфора.
