Вспоминая, что там, под туникой у Джамили, я понимал, что мне представится возможность ласкать ее, как только она отбудет с нами в Святую землю, — и это была самая продолжительная, самая чувственная предварительная игра во всей истории плотских отношений, гораздо более эротическая, чем все усилия Отто и Лилианы. Мир вокруг нас рушился. Я это понимал и тревожился по этому поводу, даже делал, что мог, чтобы помочь ему, — но стоило мне оказаться возле Джамили, и я обо всем забывал.
Так продолжалось, пока войско не совершило набег на Перу, несмотря на защиту Бонифация, о которой вдруг все забыли. Впрочем, эта самая защита заключалась в основном в том, что у ворот Перы поставили двух воинов, которые все время играли в кости. Набег был первоначально совершен с целью отыскать зерно, но тут, как назло, в чьей-то бане слишком громко закудахтала спрятанная курица. Начался разбой, в результате которого, что поразительно, не пострадал ни один иудей, зато ни у кого не осталось ни еды, ни живности.
В тот вечер мародеры накормили весь воинский лагерь. Несмотря на мягкий выговор от Бонифация, их встретили как героев. Мы с Грегором пришли в ужас. Он постарался добиться аудиенции у Бонифация, но получил отказ; то же самое произошло с Джамилей и Самуилом. Я со свойственным мне упрямством и безнадежной глупостью решил, что знаю, как все уладить; но, разумеется, всего лишь продолжил партию «Вследствие чего», затянувшуюся на всю зиму. А именно: пошел к воротам Перы, где группа вооруженных мужчин с тревогой наблюдала, не появятся ли вновь мародеры-пилигримы. Меня узнали.
— Джамиля, — сказал я.
— Самуил, — возразили они и неохотно приоткрыли ворота.
Потом один из них, с длиннющим кинжалом, проводил меня до дома Самуила.
Я громко постучал в дверь. Голоса внутри о чем-то спорили, несколько раз прозвучало арабское название, которое я узнал: «Далалаталь-Ха'ирин» — «Путеводитель колеблющихся». Это было название книги мудреца Маймонида, любимого философа Джамили. Она иногда толковала мне кое-какие отрывки из нее, и было интересно, но у меня никогда не хватало терпения на философию. Сейчас ее голоса среди споривших я не услышал.
Дверь открыл слуга Самуила. Увидев меня, он обернулся и состроил горестную мину своему хозяину, сидевшему в тесной компании старейшин Перы. Собравшиеся решали проблему надвигавшегося голода, обсуждая тонкости иудейской философии. Еще немного — и дом начал бы приобретать жилой вид. Самуил поднялся с табуретки, на которой сидел, подошел к двери, отпустил слугу. Он выглядел так, словно недоумевал, откуда у меня такое безрассудство — остаться в живых.
— Неужели ты действительно думаешь, что мы станем говорить с любым латинянином после того, что вы сделали с нами сегодня?
— Мне нужна помощь Джамили, — сказал я. — Пусть она побудет толмачом. В разговоре с Исааком.
— Ты хочешь говорить с Исааком? — нахмурился Самуил. — Исааком бен-Мозесом? Зачем он тебе понадобился…
— Исааком Ангелом, — поправил я. — Старым императором. Помнишь такого?
Самуил заморгал, глядя на меня.
— Ты спятил?
Я промолчал, но тут у меня в животе неожиданно заурчало.
— Какое у твоего живота право урчать? Это я сегодня остался без ужина, — огрызнулся Самуил.
— Я тоже ничего не ел, — ответил я. — Ни за что не притронусь к ворованному.
Самуил горестно рассмеялся.
— Если только ты не хочешь вернуть нам украденное, то похвалы от меня не получишь. Если твой отказ от еды не принес никакого добра, то ты просто глупец, раз ходишь голодный, когда в этом нет никакой необходимости.
Я почувствовал обиду, но ничего не придумал в ответ. Джамиля на моем месте нашлась бы что ответить. За спиной Самуила раздался шум, он обернулся и, нахмурившись, заговорил по-арабски.
— Не будь смешным, — спокойно сказала Джамиля, подходя к нам. — Что там у тебя? — спросила она, обращаясь ко мне. — Самуил, прошу, позволь ему пройти.
— Мне нужна помощь Джамили, — сказал я и добавил, чуть не подавившись: — Господин.
— Самуил… — просительно начала Джамиля, а потом дала себе волю, обрушив на него поток слов, которых я не разобрал.
Он что-то ответил, потом она ответила. Оба придерживались рамок вежливости, но явно спорили. Мужчины в комнате, все как один, были поражены: Джамиля почти не проявляла своего обычного характера, но все-таки посмела возражать Самуилу с той твердостью, которой ни я, ни, как видно, Самуил и все остальные жители Перы в ней прежде не замечали.
В конце концов Самуил коротко и сердито махнул рукой, после чего повернулся ко мне. Он жестом пригласил меня войти и указал на подушку, единственное свободное место. Я покорно сел. Все уставились на меня. Без особого дружелюбия.
— Слышал, вы обсуждаете «Морэ Невухим», — сказал я, использовав иудейское название книги, чтобы выпендриться в бесславной попытке развеять холод, воцарившийся в комнате. — Вы слышали взгляды Джамили по поводу учения Маймонида? Очень интересно.
С тем же успехом я мог разговаривать со мхом.
— Если с ней что-то случится или ее уговорят совершить поступок, бросающий тень на нас, то ты расплатишься своей кровью, — объявил Самуил.
— Око за око, — быстро проговорил я.
— Вечно это высказывание приводят невпопад, — сказал Самуил. — Оно имеет отношение к справедливости, а не к мести и означает, что если я вырву тебе глаз, то сам по доброй воле предложу тебе свой глаз в качестве возмездия. Понятно?
Я кивнул.
— Око за око. Клянусь.
Джамиля сразу согласилась пойти со мной, чем привела меня в восторг. Переправа через бухту все еще работала, хотя в столь поздний час услуга подорожала. Когда церковные колокола отзвонили последнюю службу дня в холодных сумерках, мы зашли на территорию старого дворца, миновали Ипподром с его правдоподобными скульптурами, собор Святой Софии, множество садов, вход в водохранилище, пока не добрались до ворот дворца Вуколеон, теперешней обители Исаака на южном берегу. Путь был долгим для двоих голодных, идущих пешком.
— Ты готова? — спросил я перед воротами.
— Думаю, да. Вряд ли сейчас будет так же опасно, как в прошлый раз.
— Тогда вперед.
Императору объявили о приходе Блаженного из Генуи, вежливо напомнив при этом, что его императорское величество виделся с провидцем и его прелестной толмачкой в день освобождения его императорского величества из тюрьмы — освобождения, которому в немалой степени поспособствовал Блаженный. Нам не пришлось долго ждать, прежде чем нас пригласили войти.
Дворец Исаака выглядел скромнее Влахернского дворца (где сейчас жил его сын), но все равно поражал ослепительной роскошью. Его Старческое Величество принял нас в маленьком зале, полностью отделанном темным мрамором. Он был в пурпурных туфлях, пурпурном с золотом одеянии и даже с короной на голове и сидел за небольшим инкрустированным столом, накрытым к ужину. Исаак только что закончил угощать четырех преданных звездочетов, различного возраста и объема, — все они были в красных одеждах, украшенных жемчугом, все разомлели от обжорства. Посреди стола на подносе лежали остатки полутуши быка, как мне показалось. Один из любителей попялиться на звезды отколупывал кусочки мяса и швырял их радостным собачкам у ног Исаака. Я покачнулся от голода и вцепился в руку Джамили. Моя помощница в ответ тоже пожала мне руку.
