– Куда ты?! Съедят.
Снял у него с шеи верёвку и – назад. В общем, откинул я решетчатую крышку, привязал конец верёвки к раме, длинный конец сбросил вниз, а сам налёг на решётку, чтобы не захлопнулась.
Ну, он вылез. И что сделал первым делом? Бросился обнимать? Спасибо сказал? Нет, залез пальцами в ухо и вытащил оттуда патрон.
Да вынь он кролика, я бы не удивился, в таком был напряге. А Даврон спокойно достал из кобуры пистолет, выщелкнул обойму, втиснул в неё патрон, который вынул из уха, и второй – из кармана. Вставил назад обойму, сунул пистолет в кобуру и руку тянет:
– Автомат.
Пришлось отдать дедушку. Даврон цапнул моего Калаша Андреевича, отомкнул рожок, глянул, вновь пристегнул.
– Всё, – толкует. – Иди в казарму.
Я выглянул за дверь. На заднем дворе – по-прежнему ни единой сволочи. Ну, я и пошёл. На выходе всё-таки остановили. Один бес докопался:
– Чего шляешься?
– Барашка привёл.
– И где он?
– На заднем дворе.
– Ну, сам ты баран! На кухню надо было вести.
Я думал, меня погонит, а он сам попёр на задний двор. Решил пофикстулить – типа, лично барана добыл. Я ждать не стал, пока зарежут вместе с барашком. Сквозанул за ворота и – вниз на полусогнутых.
Доплёлся до площади, сел возле закрытого магазина, прислонился к стенке, и пошёл отходняк. Долго сидел, еле успокоился. Пришёл в казарму. Слабость – будто весь день камни таскал. Завалился спать, уснуть не могу. Злая обида в душу нахлынула – он даже спасибо не сказал. А я опять без автомата остался. Лежу, прислушиваюсь. Жду криков, выстрелов или ещё чего. Не дождался. Стал думать, зачем он патрон держал в ухе. Ничего путного не придумал и решил, что это просто дурная привычка. Некоторые втихаря в носу ковыряют, а другие, когда никто не видит, патроны в уши суют.
Утром Фидель, командир отделения, орёт:
– Подъем!!!
По ходу, выстроили всё войско на плацу. В смысле, на школьном дворе. И Даврон тут же. Гладко выбрит, форма отглажена, слегка похудел, осунулся, а в остальном – как ни в чем не бывало. Толпа зашуршала, зашушукалась. Кто-то из кишлачных слышал по радио на батарейках, что на днях где-то в Калай-Хумбе или Хороге подорвали какого-то Горбатого, криминального авторитета, так что пацаны были уверены: Даврон потому и пропадал, что ездил его мочить. Только я и Теша знали, где он на самом деле отдыхал.
Даврон продрал с песком толпу и командиров отделений за развал дисциплины и предупредил, что начнёт жёстко спрашивать с каждого. Кто не согласен, может убираться. Кто останется, не пожалеет.
– Даю день на размышления, – сказал Даврон. – Завтра все как штык обязаны сообщить, уходят или остаются. Предупреждаю, порядок будет железным, но и вознаграждение немалым. Это в полной мере относится к третьему отделению, то есть к бойцам из числа местных жителей. Будете нести службу наравне с прочими и получите равную долю. Все, за исключением одного. Этого отправляю домой независимо от его желания…
Я-то был в курсе, кого он имеет в виду, а пацаны опять зашушукались. Даврон гаркнул:
– Теша Табаршоев, выйди из строя.
Мог бы и не выкликать. После команды на построение Теша просочился за спинами ребят и был таков. Я не в обиде, что не попрощался. Не до того парнишке.
Чуть позже войско строем и с оружием повели на площадь, уже собрался кишлак в полном составе. Мужской пол скопился в одной стороне, женский – в другой, детишки носились повсюду. Нас выстроили сбоку от магазина в несколько рядов. Вроде почётного караула. Стояли, само собой, вольно. Кроме нескольких пацанов из колхозников – эти стояли, как на плакате: широко расставив ноги, держа автомат одной рукой и положив ствол на плечо. Смотрели прямо перед собой, сурово и неподвижно. В общем, демонстрировали… Да, эти дадут прикурить трудовому крестьянству. Особенно в чужом кишлаке. Зондеркоманда колхозная, блин.
Даврон взобрался на крыльцо магазина как на броневик. Кишлачные подтянулись к трибуне, по-прежнему раздельно – мужики к нам поближе, женщины от нас подальше, а ребятня где попало.
Даврон сказал:
– Много говорить не о чем. Про Зухуршо без меня знаете. Беру на себя и руководство, и ответственность. Притеснять вас не стану. С произволом и притеснениями покончено. Однако дисциплину и порядок требовать буду. Вопросы?
Вылез местный асакол, шухарной мужичок типа старика Хоттабыча:
– Какой же порядок установите – который при Зухуршо был или другой? Советский, скажем?
– Справедливый, – отрезал Даврон.
Но Хоттабыча, как клеща, легко из-под кожи не достанешь.
– Это хорошо, – толкует. – А вот с землёй как будет? Если справедливость обещаете, то землю, стало быть, назад отдадите?
– Земля останется в коллективном пользовании, – сказал Даврон.
Кто-то из кишлачных набрался смелости:
– Значит, справедливость такая будет, какую в Верхнем селении навели?
Даврон головы не повернул к смельчаку. Деревенские молча, внимательно смотрели на Даврона. Выходит, дошёл сюда слух о заварушке в Верхнем селении. А въедливый Хоттабыч докапывается:
– Зухуршо муку подвезти обещал. Теперь как?
– Вопрос с продовольствием решим, – сказал Даврон. – Ещё вопросы?
Не было вопросов. И Даврон загнал последний гвоздь:
– Понимаю, каждый думает об одном: удастся ли выжить. Обещаю, от голода никто не умрёт. Но работать придётся до седьмого пота. Ещё вспомните привольную жизнь при добром дядюшке Зухуршо. И последнее: в доме Зухура – Рауф и остальные. Похороните. Можно в общей могиле.
Ништяк себе! Как же это он один – всех? Без единого выстрела. Ножом или чем?
А Даврон гаркнул:
– Всё! Разрешаю расходиться.
На том митинг закончился. Кишлачные разбредались по хатам смурные. Мне тоже Давронова речуга очень не понравилась. Нет, кто-кто, а уж я не останусь.
Вернулись в казарму. Отделение чистит оружие, я тыняюсь без дела. По новой без автомата. Приходит Ахмад:
– Даврон тебя вызывает.
Даврон сидел в сельсовете за столом с бумагами. Вид у него был жутко деловой. Типа не имеет ни секунды свободной – даже на то, чтобы патрон из уха выковырять. Если, конечно, нашлось время его запихать. Я вошёл, он поднял голову:
– Что решил?
– Ухожу.
– Ладно. Можешь не ждать до завтра, – буркнул и опять за бумаги.
Ништяк, да?!!
Пришлось дать урок товарищу командиру:
– И всё?! А спасибо где?
Он засмеялся, встал и обнял меня. Крепко, от души, как дядя или старший брат. Отец меня никогда не обнимал. По голове гладил, по холке трепал, по спине хлопал, а обнимать – никогда. Ни разу не обнял… Мне было очень приятно сознавать, что пусть Даврон такой сильный, уверенный в себе, а всё-таки именно я его спас. Мне захотелось, чтобы он и вправду был моим братом или дядей.