– Тогда к делу. Готовь сразу три фотонные бомбы, а я разверну корабль.
Он сел на место главного навигатора, соединил его пульты с пультами всех остальных главных специалистов и некоторое время изучал показания приборов, словно привыкая к ним.
В это время я возился с подачей фотонных бомб в запасные люки. Манипуляторы слушались плохо, работали с натугой, люки также еле открывались, и я доложил об этом командиру. Он довольно улыбнулся:
– Так, малыш, и должно быть. Мы давно уже на пределе. Мы где-то рядом с барьером.
Я не спросил его, с каким именно барьером, потому что наконец справился с поставленной задачей и ждал команды взорвать фотонные бомбы-ускорители.
– Держись, малыш! Выключаю внутреннюю гравитационную систему и даю последний разворот.
Держаться стало трудно. Меня швырнуло о стену, потом подняло в воздух и бросило о пол. Корабль дрожал мелкой и противной дрожью и, казалось, останавливался, стараясь пробиться через какую-то невидимую стену. А она не поддавалась, и наши двигатели, как говорят инженеры, могли пойти вразнос, но командир, по-видимому, все-таки совершал разворот, потому что крикнул сдавленным голосом:
Я нажал сразу на три кнопки, и корабль рванулся как бешеный: три бомбы-ускорителя – это действительно страшно.
Впрочем, об этом я подумал, вероятно, позже. Через какое именно время, я не знаю, но, наверное, много позже, потому что, когда корабль рванулся, меня словно швырнуло на стену и я потерял сознание…
– Нужно сделать перерыв. Невыносимо трудно слушать такое…
Глава четырнадцатая
Черный свет
Вездеплав скользил по темной реке. Сверху, снизу и по бокам лучились и переливались звезды.
Ни стен джунглей, ни черного неба, ни темной воды как не существовало – были только вот эти разноцветные звезды и ощущение, будто машина летит не то в космосе, не то под водой. На сердце было тревожно и грустно.
– Вот это приключение так приключение, – завистливо вздохнул Юрий, – не то что наше.
– Как сказать, – возразил Ану. – Все, что рассказывает он о строении вещества, несколько неточно. Он не учитывает преобразований частиц материи, их способностей переходить из одного состояния в другое.
– А может, это и не важно? – задумчиво спросил Вася. – Может, он это знает, но считает не важным?
– Да, но тогда события разворачивались бы иным образом, – авторитетно заявил Ану. – В конце концов, достичь скоростей выше скорости света и распространения магнитных волн – триста тысяч километров в секунду – можно лишь экспериментальным путем, иначе… ни один корабль не выдержит.
– Почему?
– Понимаешь, Вася, существовал звуковой барьер. Первые реактивные самолеты, достигая полета со скоростью звука, как бы разбивались об этот барьер, натыкались на ими же созданный звук и разваливались. Потом стал открываться так называемый тепловой барьер. Машина могла лететь со скоростью, например, десять тысяч километров в час, а материал, из которого она была сделана, разогревался в результате трения о воздух уже после четырех тысяч километров. А на пяти тысячах – взрывался, как метеорит, как космический корабль или спутник, когда они входят в атмосферу, не погасив скорости. Наша цивилизация сумела создать такие материалы, которые отодвинули тепловой барьер на десятки тысяч километров. А потом появился световой барьер, когда скорость корабля приблизилась к скорости света. В этом случае световые волны (а свет – это прежде всего волны, как и звук) как бы спрессовываются и образуют непроходимый барьер.
Ану вдруг задумался и долго молчал, припоминая то многое, что он когда-то знал или слышал и забыл. И то, что он жалел обо всем этом, было видно по его грустному, усталому лицу.
– А вот фотонные бомбы-ускорители – это интересно. До этого у нас не додумались. Но в целом история с Черным Мешком кажется мне хоть и несколько невероятной, но крайне интересной и важной.
– Давайте не будем решать заранее, – предложил Юрий, – дослушаем их историю.
– Мы подходим к Андам. Вот перевалим хребет, выйдем к океану, и тогда пожалуйста, – ответил Ану.
Машина и в самом деле, петляя между поблескивающими стенами джунглей, начала подниматься все выше к встающим вдалеке белеющим снежным вершинам. Было нечто тревожное и прекрасное в этой темной громаде, над которой горело бело-розовое пламя снегов, еще освещенных уходящим солнцем.
Ану решительно взял управление машиной в свои руки. Прижимаясь к вершинам деревьев, он повел ее прямо к этой мрачной стене, точно повторяя все извивы предгорий, постепенно поднимаясь все выше и выше.
Потом машина влетела в ущелье, попетляла между скалами в полной темноте и стремительно взмыла вверх, так что ребята не то что прижались, а прямо-таки легли на спинки сидений, а дремавшие Шарик и крокодил обиженно заворчали.
Когда машина взобралась к самому перевалу, укрытому выутюженными ветром снегами, в невообразимой, теряющейся в ночной дымке дали блеснул океан. Он даже не блеснул, а как бы проступил сквозь эту дымку, величественный, темный, загадочный – истинно Великий, или Тихий океан.
Машина юркнула отвесно вниз, так что всем пришлось ухватиться за предохранительные ремни, и долго неслась вдоль скал и осыпей, а когда выровнялась, то оказалось, что волны океана почти касаются ее днища. Ану вздохнул посвободней, щелкнул тумблерами и кнопками, установил курс и режим полета.
– Теперь мы будем лететь все время за солнцем со скоростью вращения Земли. Засечь нас над водой очень трудно, почти невозможно, поэтому мы можем просто отдохнуть.
– Зачем отдыхать? – встрепенулся Вася. – Давайте слушать голос.
Ану снова включил свою лингвистическую цепь, и в машине опять зазвучал певучий голос издалека.
…Я очнулся оттого, что голова у меня стала какой-то необыкновенно звонкой, а тело – легким и невесомым.
Невесомость знакома каждому космонавту, но эта оказалась очень странной. Я ощущал и тело, и тяжесть руки или ноги, но это было совсем иное ощущение, чем прежде. Все шло как бы изнутри меня, словно во мне вдруг объявились некие странные весы или приборы, которые действуют сами по себе, без моего вмешательства, – взвешивали и определяли каждую часть моего невесомого тела и все окружающее.
Очень странное, неповторимое ощущение! Я как бы раздвоился – сам себя я чувствовал невесомым, бесплотным, живущим как бы вне времени и пространства, а в то же время во мне жило нечто, что все еще действовало и существовало по старым законам. Оно сурово и скрупулезно проверяло мое состояние и, как строгая мать капризному ребенку, указывало:
«Это твоя нога. Она вовсе не невесома, как это тебе кажется. У нее прежний объем, прежний вес и даже обувь того же веса. А вот – рука. Подними ее, а теперь брось как неживую… Видишь, тебе кажется, что она опустилась легко, невесомо, а на самом деле ты чувствуешь, что в ней прежний вес, и этот вес даже слегка рванул ее в плече».
