удобно было сидеть, все-таки ножки у меня не маленькие. Из-за того, что я появился в ложе, да еще стал и стульчик двигать, меня увидел весь зрительный зал. Публика начала аплодировать и кричать: «Цискаридзе, браво!» Видно, все уже были в курсе сложившейся ситуации. Я встал, как воспитанный человек, раскланялся. На что Асылмуратова ядовито заметила: «Это должно войти в историю Мариинского театра!» Наконец потушили свет, и дальше началась белиберда.
Колб выскочил на выходную вариацию с луком, видно, хотел поразить всех, но обращаться с луком уметь надо. В результате лук был отброшен, и тогда этот Солор начал прыгать, как умел… С молодой исполнительницей Никии – Дарьей Павленко – и вовсе произошел конфуз. В Мариинском театре надо быть очень внимательным по отношению к основному занавесу. Балерина этого на премьере не учла, в итоге ее Никия умерла прямо на рампе, занавес закрылся уже у нее за спиной. Когда она открыла глаза, чтобы встать, поняла, что случилось страшное. В зале раздался смех… Для разрушения храма в конце балета была задействована машинерия якобы XIX века, ее ни разу вместе с артистами не опробовали. Несчастные, изображавшие убитых, легли прямо по рампе, чтобы кирпичи ненароком в голову никому не попали. В общем, спасайся кто может. Я смог.
76
На «Баядерке» в редакции С. Вихарева я как артист впервые попал в ситуацию острой конкуренции между Петербургом и Москвой. Меня сняли с премьеры спектакля, потому что я не являлся артистом Мариинского театра.
Вернувшись домой, я обнаружил, что в Большом театре до нелепости обратная ситуация. Балетное руководство вдруг решило, что достойных ведущих танцовщиков в ГАБТе нет. И надо срочно укреплять их состав, приглашая иностранцев, чтобы те нам показали, как надо танцевать «Жизель», «Сильфиду», «Спящую красавицу»… Быть может, они хорошие артисты были, но, привыкнув танцевать на маленьких сценах, выходя на «полигон» Большого театра, как правило, терпели неудачу.
Я снова обратился к Иксанову, на что услышал: «Руководство на вас жалуется, говорит, что Цискаридзе один хочет исполнять все спектакли». «Во-первых, это неправда, – сказал я, – а вообще-то, чем плохо? Я в очень хорошей форме. Почему у меня один спектакль в месяц? Объясните!»
И в июне – 2, 4 и 6-го мне поставили подряд три «Жизели» с разными балеринами. Хотели – получите! Акимов говорил всем и каждому: «Он не выдержит, он сломается, он откажется!» Но я все спокойно станцевал и снова задал вопрос Иксанову: «Почему нельзя это сделать без нервов, спокойно?» И, как всегда, в ответ была тишина…
Впереди нас ждали гастроли в США, в Вашингтоне, куда мы везли два названия – «Лебединое озеро» и «Баядерку», всего 6 спектаклей. А. Волочкова танцевала с Е. Иванченко, премьером Мариинского театра. А. Антоничевой предстояло танцевать попеременно то с А. Уваровым, то со мной четыре спектакля. У нас с Аней всегда были хорошие отношения, мы вместе часто вели балеты. А тут она вся была на нерве от напряжения, усталости и переживаний на личном фронте.
Закрывались гастроли «Лебединым озером» в редакции Ю. Григоровича. Станцевали мы его очень прилично. А на мои спектакли поклонники приезжали не только со всей Америки, но и из Европы, Японии. В общем, приехала одна японская пара в Вашингтон и прислала мне букет величиной с меня ростом. А в Америке, как я уже говорил, не выносят цветы на сцену. Кто-то из устроителей предложил: «Как красиво! Пусть для Николая вынесут цветы, все-таки последний спектакль…»
Стоим мы с Антоничевой, раскланиваемся перед занавесом в The John F. Кеппеdy Center, и получилось, что человек, который нес букет, прошел мимо Ани. Она уже протянула руки, обрадовалась, а букет проплыл мимо, прямо ко мне. Понимая всю неловкость ситуации, я повернулся к ней, протянул руку, чтобы вывести ее вперед и подарить ей этот букет, но! В этот момент Антоничева выдергивает у меня свою руку и в слезах убегает со сцены. Я за ней. Она ни в какую. Вернуть ее на сцену в тот вечер не удалось. А в зале, как нарочно, собрались американские критики во главе с А. Кисельгоф. Понятное дело, что на следующий день все газеты писали только об этом скандале.
Антоничева долго не могла успокоиться по этому поводу, ее уже и американская сторона пыталась вразумить, что я не знал о букете. Но Аня кричала, рыдала, что якобы я все специально организовал, чтобы ее унизить. А в Москве нас ждала общая «Легенда о любви». Я решил про себя, что станцую этот спектакль и попрошу, чтобы ее больше со мной никогда не ставили.
Петербург все-таки был моим спасением и настоящей отдушиной в такие моменты. В Мариинском театре мне предложили станцевать классическую версию «Лебединого озера» в редакции К. М. Сергеева. Для исполнителя партии Зигфрида – это прекрасный, легкий балет. Там устаешь только от одного – от ходьбы по сцене. Особенно надоедает IV акт, где надо ходить, ходить, ходить. После «Лебединого» Григоровича это просто пенсионный спектакль. В общем, я его тогда станцевал единственный раз в своей жизни.
А дальше я должен был ехать снова в США, чтобы на гастролях уже с Мариинским театром танцевать «Лебединое», «Баядерку». Однако накануне отъезда было принято решение, что брать меня, артиста Большого театра, туда не надо. Это был мой 10-й сезон. Я ушел в отпуск, ожидая приглашения на «Пахиту» П. Лакотта в Парижскую оперу.
77
Вернувшись в Москву, обнаружил, что в сентябре в ГАБТе нет ни одного спектакля с моим участием. Сезон 2002/2003 открылся «Лебединым озером» с любимой балериной руководства А. Волочковой и специально приглашенным артистом Мариинского театра Е. Иванченко. Я снова был вынужден идти к Иксанову. Акимов сделал удивленное лицо: «Как, мы оставили Цискаридзе без спектакля?! Открывается здание филиала. Там будет спектакль для строителей, Цискаридзе в нем занят!»
7 сентября для строителей Новой сцены Большого театра дали «Шопениану». Я танцевал с Е. Андриенко, М. Аллаш и Н. Маландиной. Весь пол оказался в таких щелях! Тут же, перед телевизионной камерой, стоял какой-то прораб и рапортовал: «Здесь самый лучший пол на земле, самый современный…» Когда министр культуры Швыдкой поднялся на сцену, я прямо при камерах сказал: «Простите, но это неправда! Пожалуйста, дайте вашу руку!» Он протянул мне свою руку, я ткнул ее туда, где линолеум проваливался. «Здесь нет ничего. Здесь никакого пола нет», – сказал я. Мы должны были танцевать на бетонном, с немыслимыми щелями полу, наспех накрытом линолеумом.
Конечно, за такие вещи руководство меня ненавидело. Никто из них и пискнуть за дело не хотел, все боялись. Разве можно рисковать своим «доходным местом»?! Я же сделан совсем из другого теста. Все время боролся. За что? Не за двойную оплату или благодарность с
