мгновенье.
— Прекрасно сказано, мой мальчик! Спасибо тебе… Мне вспомнились слова одного из наших величайших людей: «Ныне Германия — это кладбище; завтра она будет раем!» Но та Германия, сынок, о которой мы с тобой мечтаем, сама не придет к нам, ее либо построят люди нашего толка, либо ее не будет вовсе. Учись, да поскорее, родной, — нашему народу нужны такие люди, как ты.
Долго еще шли они рядом и молчали. Наконец Вальтер Брентен спросил:
— Когда ты едешь?
Виктор ответил:
— Надеюсь, что скоро. Тут кое-что помешало моему отъезду.
— А что именно? — спросил Вальтер.
— Нам не разрешено говорить об этом, папа.
— И мне тоже нельзя сказать? — спросил тот, рассмеявшись.
— Да, и тебе тоже нельзя!
— Ну, тогда не буду любопытствовать!
— Я бы тебе все равно не сказал, даже если бы ты любопытствовал, отец.
Они дружно рассмеялись, и Вальтер Брентен, как закадычному другу, положил руку на плечо своему сыну, сержанту Советской Армии.
VII
С первого часа своего приезда в Берлин Вальтер, где только мог, расспрашивал об Эрнсте Тимме. Большинству товарищей это имя было незнакомо. Одна коммунистка, встречавшая Тимма еще до 1933 года, о его дальнейшей судьбе ничего не слышала. Наконец Вальтер встретил товарища из Саксонии, который знал Эрнста Тимма по первым годам подпольной работы; ему было известно, что после ареста Тимма имперский суд в Лейпциге приговорил его к многолетнему тюремному заключению.
— Где он может быть теперь? — спросил Вальтер.
— Никто тебе на этот вопрос не ответит, товарищ Брентен.
— А куда в гитлеровское время отправляли в Саксонии приговоренных к каторжной тюрьме?
— Обычно в Вальдхейм. Но, бог ты мой, тюрем-то было много.
Товарищи, отбывавшие свой срок в Вальдхейме, подтверждали, что Эрнст Тимм сидел там вместе с ними. После долгих хлопот Вальтеру удалось получить машину, и он отправился в Вальдхейм, чтобы на месте узнать о судьбе друга.
Перед самым отъездом в экспедиции Центрального Комитета партии ему вручили письмо из Москвы. Оно было от Айны.
Вальтер сунул письмо в карман и сел в машину. Пришлось долго кружить по городу; одни улицы были еще непроезжими, по другим запрещено было ехать ввиду опасности обвалов полуразрушенных домов. Выбраться из города — и то уж была довольно трудная задача. Наконец-то выехали на окружную дорогу. По автостраде доехали до Зенфтенберга, а там через Дебельн покатили в Вальдхейм.
Вальтер достал письмо Айны.
Оно дышало и грустью и радостью. Радостью пронизано было каждое слово о событиях последних дней в Москве. Потом следовали сетования на то, что еще нельзя выехать в Германию. В день победы, писала Айна, к ней пришла Кат, и вечером они вместе вышли на улицы Москвы. Хотели попасть на Красную площадь, но это оказалось немыслимым: улицы были запружены народом. Повсюду раздавались смех, пение. Вся Москва была охвачена ликованием. В уличной толпе они встретили нескольких немецких друзей, среди них и Альфонса Шмергеля. Он горько жаловался, что до сих пор не получил еще вызова в Берлин. Когда гремел салют и небо над Москвой озарялось разноцветными огнями, она упорно думала о нем, о Вальтере. В скобках Айна прибавила: Кат тоже была молчалива, но она, конечно, думала в эту минуту о Викторе. Такой день, уверяла Айна, бывает в жизни человека только раз. И тут же, вслед за этой строчкой, на Вальтера обрушился град вопросов: где он живет? Как питается? Вспоминает ли иной раз о ней? Виделся ли уже с Виктором? В скобках: когда же наконец Вальтер исполнит свои «версальские обещания»?.. Вопросам, казалось, не будет конца. Вальтера обрадовало это письмо, каждая строка его была проникнута жизнерадостностью и оптимизмом.
«Еще до нового года Айна будет здесь!» — сказал себе Вальтер. И тогда — «версальские обещания» будут выполнены… Он невольно улыбнулся.
Начальником тюрьмы в Вальдхейме оказался советский майор. Как только он узнал, по какому делу приехал Вальтер, он тотчас же изъявил готовность помочь ему, тут же велел принести все книги и протоколы, все записи о доставленных в тюрьму заключенных и о выбывших из нее и вместе с Вальтером принялся все это просматривать.
Перелистывая протоколы, майор спросил Вальтера:
— Ну, что вы скажете о Потсдаме?
— О Потсдаме? — переспросил Вальтер. — Что вы имеете в виду?
— Разве вы ничего не знаете? — воскликнул майор. — В Потсдаме ведь встретилась Большая Тройка. Заключено соглашение.
— Большая Тройка? И Сталин, значит?
— Конечно! Генералиссимус Сталин находится еще, вероятно, в Потсдаме. Принятое там соглашение завершает Тегеран и Ялту.
«Вот, значит, что это за тайна, которую Виктор не доверил даже мне, — думал Вальтер Брентен. — Сталин в Потсдаме, именно в Потсдаме — неплохо!» Старый потсдамский дух был язвой, разъедавшей Германию много веков. Потсдам сковал дух Веймара. Потсдам — это дробь барабанов и церемониальный шаг. Потсдам — это пруссачество и юнкерство. По приказу Гитлера покорный ему рейхстаг впервые собрался в потсдамской гарнизонной церкви, и это было как бы символическим провозглашением его программы. Но за много лет до этого, в 1912 году, еще в кайзеровской Германии, Карл Либкнехт одержал победу в Потсдаме, этом оплоте реакционного пруссачества. Выставленный социал-демократами в качестве кандидата в депутаты рейхстага от Потсдама, он собрал большинство голосов и одержал победу над политическими противниками. А теперь в Потсдаме начинается новая великая страница истории германского народа.
— Что же это за соглашение? — спросил Вальтер.
— Создан Контрольный совет для Германии, — ответил майор. — Совет будет проводить в жизнь единогласно принятые в Потсдаме решения. А именно: о денацификации, демилитаризации, демократизации Германии, о политическом и экономическом единстве страны и демократическом самоуправлении. Демократические партии и профессиональные союзы вновь разрешаются, а военные преступники привлекаются к ответу… Завтра вы все это прочтете в ваших газетах. Это соглашение означает для вашего народа начало новой эры. Сталин был прав: гитлеры приходят и уходят, а народ германский, государство германское остается.
— Германский народ, товарищ майор, еще…
— Есть! Тимм! Эрнст Тимм! — воскликнул майор. Он нашел личное дело Эрнста Тимма. На папке значился номер 364.
Эрнста Тимма не было в живых.
По записям, его арестовали 23 августа 1935 года в Дрездене, а 26 января 1936 года вторым сенатом имперского суда в Лейпциге он за «государственную измену» был приговорен к девяти годам каторжной тюрьмы. После истечения срока 26 января 1945 года его перевезли в Лейпциг и в тот же день расстреляли.
— Убили? — спросил майор.
Вальтер кивнул, но не поднял глаз от листков, на которых с немецкой аккуратностью были зарегистрированы все бесчинства, совершенные преступной юстицией, — вплоть до последнего дня ее существования.
Убит всего несколько месяцев назад, после девяти лет каторжной
