доктор аналитического разума и азоической медицины. Можно бы и Дарам, но тогда возникло бы некоторое противоречие технического свойства. Такое «имя» уже занято.
— А азоической — это как? — сержант хмурится. Незнакомые слова его уже достали.
— Наиболее близкой к исходной генетике и физиологии человека, как биологического вида.
— А… — Бренан чувствует подвох. — А мы изменились как-то по сравнению с землянами? Можно на них посмотреть? Хотя бы издалека?
— Можно, — кивает Арам. — Вас всё ещё пугают летающие платформы?
Бренан вспоминает корабль-яйцо и тут же теряет уверенность. Но отступать поздно, уж больно хочется поглядеть на землян.
— Я попробую ещё раз. Хотя мне, конечно, не по себе, — признается он. — Они живут племенами?
— Они живут биологически подходящим укладом. Но, к сожалению, разнообразие их изначального сообщества было невелико. В результате исконный генофонд человека всё-таки правильнее будет считать утерянным.
Бренан и Арам ступают на прозрачный лист и несутся вверх. Не ощущая при этом никакого движения, только видя его.
Внизу сплошной зелёной рекой текут джунгли. Бренана подташнивает от несоответствия тактильного и зрительного, но зелёная бездна под ногами всё-таки лучше клубящейся. А по бокам, он знает, платформу окружает пружинящий полевой пузырь.
Скорость такая, что внутри ёкает, и подгибаются от страха падения в никуда колени.
Пару минут (а может, и пару десятков минут) Бренан молчит и борется с собой. А потом его вдруг отпускает. И он ощущает, что просто летит. Что чувства его подстроились и под этот дурацкий способ передвижения. И дальше — будет легче.
Он садится на платформу, ёрзает, формируя под задницей подходящее сидение. И Арам, улыбаясь, усаживается рядом.
Бренан готов поклясться, что перед этим на платформе на доли секунды возникает некий образ кресла. А потом исчезает.
Они удобно сидят прямо в воздухе. И куда-то летят на скорости, близкой к звуковой. Молчат, глядя вниз, пока Бренан не вспоминает, что его задача — поддерживать разговор.
— Вы что-то говорили про генофонд? — спрашивает он. — Про то, что земляне выродились.
— Я не говорил, что выродились именно земляне, — спокойно отвечает Арам. — Будьте внимательнее, речь шла о генофонде человека, как вида.
— А мы? — удивляется Брен.
— Вы имеете в виду население Империи? — уточняет Арам.
— И Империи, и Экзотики.
— Дивергенция данного момента…
— Арам, а вы можете говорить как-то проще? — Терпение рано или поздно всегда подходит к концу.
— Это будет недостаточно точно, — возражает доктор.
— Вы полагаете, если я ничего не понимаю — то это точнее?
— Хорошо, попробуем проще, — сдаётся доктор чего-то там и медицины. — Но мне придётся вернуться на сорок тысяч лет назад.
— Валяйте, — Бренан ощущает облегчение. — Только… Вы действительно уверены, что знаете, что там было?
— Уверен, — кивает его странный собеседник. — Наши реконструкции достаточно ре… точны.
Платформа начинает снижаться. Инерции нет. Прозрачная пластина как бы вообще никуда не летит. Это лес как угорелый несётся вниз.
— Итак, около сорока — сорока пяти тысяч лет назад природа сформировала тот генотип человека, с которого и началась наша история. Так понятно?
— Пока да, — соглашается Брен.
Платформа ползёт всё медленнее, он пообвыкся и с любопытством всматривается в заросли: вот сейчас что-то будет. Дикари? С каменными топорами как в учебнике палеоистории?
— Генотип не был совершенен, но в целом сложился достаточно интересный вариабельный…
— Арам, я просил проще, — перебивает Бренан.
— Да-да, я пробую разные степени упрощения. Скажем так: основная масса людей могла скрещиваться, давать здоровое потомство и выживать в достаточно разных условиях. Таким образом, природа вывела человека разумного. Вот на таком уровне понятно?
Бренан кивнул. Он высматривал людей.
— Эволюция не останавливается никогда. Человек считал своё видовое своеобразие свершившимся фактом, но, разумеется, это было не так. Развитие продолжалось. И поскольку упрощалась среда…
— Арам, вы представьте, что я — маленький ребёнок, — перебивает сержант. — Совсем маленький. Лет… э-э… Пяти?
Доктор размышляет пару секунд.
— Хорошо, — говорит он. — Ну, тогда… возьмём для примера стайку крыс. Сначала крысы живут свободно на большой территории. Естественный отбор изменяет их, слабые гибнут, сильные размножаются. А потом мы ловим всех крыс, сажаем в большую клетку и заставляем существовать на территории во много раз меньшей. Крысы не приспособлены к такой тесноте. Они жестоко конкурируют друг с другом за крошечную территорию. Воюют. Но условия от этого не меняются — крысам всё так же тесно. Их потомство становится слабым, но невидимые экспериментаторы вмешиваются и не дают погибать «лишним» неконкурентоспособным особям. Проходит поколение за поколением, популяция, больная и ослабленная, растёт, а крысам всё теснее. Всё больше болезней, всё больше генетических сбоев, всё больше экскрементов на загрязнённой территории. Всё агрессивнее самцы и всё менее плодовиты самки. И наконец, успешный ранее геном популяции понимает, что с выживанием что-то не то. Что-то коренным образом изменилось в мире. Нужно срочно изменяться и ему. Уменьшать продолжительность жизни отдельной крысы, например. И вот включаются невидимые крысам эволюционные часы, активируются спящие до того гены, и они начинают раньше умирать. Люди, которые лечили популяцию, хватаются за головы. И начинают вмешиваться в геном, чтобы вернуть продолжительность жизни в привычные рамки. Но эти люди ещё очень мало понимают в геноме. И они… ломают его.
— Но, постойте! — перебивает Брен. — Ведь на самом деле людей никто не сгонял в клетку как крыс! Они же сами скучивались? На Земле было не так уж мало места. Или… — он теряется. — Или мало?
— Так часто бывает в природе с эволюционно успешными видами, — поясняет Арам. — Сначала люди занимают все возможные ниши, потом их становится слишком много, геном слабеет, и эстафета успешности переходит к следующему виду. На Земле так было с динозаврами, например. Скучивание людей долгое время было эволюционно выигрышной стратегией. Они лучше выживали большими группами. А потом людям не хватило разума, чтобы остановиться. Наши с вами крысы загнали себя в клетку сами. Чем хуже им становилось, тем плотнее они старались жить.
— Значит, в какой-то момент геном сам начал давать сбои?
— Сначала — да, потом учёные усугубили этот процесс специальными мерами. Эксперименты с населением были массовыми, к сожалению. Всем хотелось жить дольше. Но параллельно в научной среде шли иные процессы. Открытие перенасыщенных растворов урана и медленной плазмы привело к созданию современного ядерного реактора. До этого реакторы были маломощные, громоздкие, экологически небезопасные. Но реактор на перенасыщенных жидкостях до сих пор является одним из сердец современных кораблей. Это открыло людям дорогу к звёздам. И те, кто действительно понимал, что происходит на материнской планете, при первой же возможности покинули её, влившись в состав первых колонистов Тайэ, Домуса, а чуть позже — Граны. Однако полёты на досветовых скоростях были всё-таки очень длительными. До ближайшей системы, где находится Тайэ, земляне добирались тогда
