Книга Показания поэтов. Повести, рассказы, эссе, заметки - Василий Кондратьев

Дорогой Володя,

    приветствую Вас

        из солнечной Геликониды!

Я очень обрадовался Вашему письму, хотя прекрасно понимаю, что спустя полтора месяца после его получения моя безответная радость звучит более чем неубедительно. Я ещё очень рад, что Вы, наконец, стали пользоваться персональной ЭВМ. По-моему, это иногда очень утешает, кроме всего прочего. Например, пасьянс. Конечно, это смешно сравнивать с живыми картами, и пасьянс, который лежит в этой коробке, самый простенький – зато с нею можно раскладывать на очки и на время, к тому же, совершенно якобы не отвлекаясь от занятий, а просто сидеть и сочинять с колодою на коленях, чем я и занимаюсь целыми часами, когда мои дамы молчат или отходят ко сну. Сначала я увлекался играть в червы: мне очень нравилось проводить время с тремя болванами, с которыми у меня поневоле складывались вполне человеческие взаимоотношения, так что со временем каждая партия была вроде спиритического сеанса. Но я выбрал всё-таки пасьянс, потому что он не так отвлекает на себя внимание и обладает таким наркотическим свойством въедаться в моё времяпрепровождение. Я тут, разумеется, имею мечты. Если бы мне дали волю, я бы себе раздобыл и пасьянсов получше и обязательно поставил себе таро, которых программ, насколько я знаю по каталогам, существует много, и приличных. Но куда там. Зато как это мило, что и в такой небольшой коробке умещаются и пишущая машинка, и рукописи, и рисование, и карты – в общем, всё то, без чего я не могу обойтись и что у меня обычно теряется или не находит никакого места. В прошлом году, когда я опять особенно ерепенился, у меня ведь было столько хороших картинок, и сколько неплохой работы вроде бы начиналось, и даже небольшая коллекция карт – где всё это? Я, кстати, освоил тогда один замечательный пасьянс, который называется clairvoyance: дело в том, чтобы положить перед собою лицом вниз колоду и загадать, какая карта лежит сверху; если не угадал, то можно снять следующую карту и т. д.

Я рассчитываю, что доберусь Вас повидать во второй половине августа. Во-первых, сейчас всё мое лишнее время уходит на то, что я хожу кормить и лелеять пожилого кота моего приятеля, который уехал путешествовать (уехал приятель). А во-вторых (это более серьёзно) – я не думаю, что могу так уж часто выбираться из дому, а мне очень хочется привезти Вам несколько сочинений, которые тогда будут уже все готовы и, надеюсь, смогут Вас развлечь.

В жизни, которая у меня происходит, существует большое недоразумение со временем, и поэтому рассказывать о моих новостях стоит некоторого труда; за последние два месяца я поневоле перевидал даже много знакомых людей, которые как будто бы прошли мимо меня с прозрачностью, не имеющей особого отношения к развитию событий. Я по-прежнему долго засиживаюсь ночью, хотя не работаю, а скорее перечитываю или вспоминаю всякую любимую мною литературу (даже не какую-нибудь, а просто мрачных английских писателей начала века или приключенческих авторов), мысленно прогуливаюсь по местам, которые тоже ведь обещали нечто такое, и ломаю голову, в какой жизни это могло бы иметь место. Выдумываю себе дела, чтобы можно было съездить на часок в город, посидеть под дождем за кофе. Все прошедшие две недели я каждую ночь садился, чтобы писать слова, и в результате принимался что-нибудь рисовать, клеить или располагать на стене фотографии. Одним словом, я не столько сочиняю, сколько пробую вести заметки о сочинении. Мне бы хотелось, чтобы это получилось вроде журнала путешествия, но посмотрим, впрочем.

Да, кто мне попался. Месяц тому назад я столкнулся на Аничковом мосту с Галей Блейх, которая вручила мне книжку Альтшулера, изданную ими в Израиле. Не могу сказать, чтобы эта книжка вызвала у меня бурю восторга, но она очень приличная, разумеется, и я запас Вам тоже одну штуку, потому что не уверен, что Галя могла Вам встретиться. Я не знаю, может быть, это с неведомо какого жиру настало такое гурманство, что просто приличную книжку (ну, как такие же издания, которые за последние месяцы вышли у Скидана и у Серёжи Завьялова) берёшь без всяких эмоций, в основном, по привычке. Я уже перестал надеяться на другие чувства. Совсем другое дело – «Дневник 1934 года» Кузмина, который клятвами Глеба Морева обещает быть осенью. Глеб уехал, чтобы увезти Сашу из Иерусалима, и теперь они снова, похоже, станут совсем местными жителями. О Вас всё время спрашивает Толстый, с которым я с грехом пополам поддерживаю переписку; я не понял, писал ли он Вам при этом отдельно, но в любом случае он обещал вроде бы надолго приехать в Петербург в конце августа, и, если Вам захочется, его можно будет повидать. Сюда приезжали мой друг Том Эпштейн и ещё один американец, из‐за которых я потерял больше сил и времени (и перевидал больше литературного, как они почему-то себя считают, сброда), чем это позволяют обстоятельства. Этот визит у меня, вероятно, и вызвал упадок сил. Хочется выстроить высокую башню и сидеть там вместе с дочкой. Чем я, в каком-то смысле, и занимаюсь.

Я с большим увлечением собираю и перечитываю различные социальные или научные утопии прошедшего века, которые обладают удивительной способностью создавать воображаемую географию. Опус, над которым я стараюсь, называется, собственно, «Путешествие нигилиста», если иметь в виду некоторого героя, который исчезает из виду в романах Чернышевского или Кравчинского, чтобы превратиться в одного из идеалистических путешественников Жюль Верна. Я полагаю, что дело идёт полным ходом и уже точно к зиме мне удастся полностью расписать и нарисовать что-нибудь такое, чтобы удивиться самому, дай Бог. Это как собирать материалы экспедиции, которой не может быть (в беллетристике предпочитают описывать некоторые экспедиции, от которых не остаётся материалов). Какие тут могут быть жалобы? Ах, да. Я совершенно забыл про работу. К сожалению, я не работаю (см. «Опыты отучения людей от пищи» г-на Добролюбова).