После карболки бельё ещё и кипятилось.
Интенданты штаба армии приобрели за казённые деньги три телеги сосновых дров, и прачечный котёл паровал часами. Одну за другой закладывали в него и партии белья всех, кто жил или подолгу находился в доме, — четы Юзефовичей, Гаркуши, медсестёр, прислуги и нескольких конвойцев. Их верхнюю одежду и обмундирование, а также одеяла, которыми укрывали больного, возили на дезинфекцию в институт «Азау».
В ванной же первого этажа то и дело зажигалась колонка и лилась нагретая вода: все мылись, не жалея ни мочалок, ни мыла, ни кожи.
Не меньше прачечного котла и колонки трудился, испуская лёгкий дымок, и старый чугунный утюг, набитый тлеющими углями: в одной из комнат устроили гладильную, и две нанятые казачки, сменяя друг друга, с утра до вечера тщательно проглаживали всё продезинфицированное. Плотные швы — по несколько раз.
Война со вшами, разносящими сыпной тиф, и грязью затихала только на ночь. Уход за больным не прерывался ни на минуту.
Во избежание пролежней Вера Михайловна — помогали ей медсестра и дежурный врач, а то и Гаркуша — поворачивала его с боку на бок и энергично протирала камфорным спиртом спину, крестец и поточные бугры. Чистую простыню, постелив, с той же целью тщательно расправляли, убирая малейшие складки.
Диету, предписанную врачами — жидкую и питательную, — соблюдали строго: куриный и говяжий бульоны, какао, козье молоко, кумыс, сметана, сильно измельчённые варёные яйца и размоченный в молоке творог. И постоянно поили водой источника Нарзан. Даже когда больной находился в беспамятстве: приподнимали голову и столовыми ложками вливали в рот — глотал инстинктивно.
Каждые четыре часа, днём и ночью, бережно катили койку в ванную комнату второго этажа. Эмалированная под фарфор ванна уже была налита водой Нарзана, подогретой до 24°С. Иногда чистой, иногда разводили хвойный экстракт. Со всеми предосторожностями, укладывая спиной на полого скошенную стенку ванной и поддерживая голову, больного погружали по самую шею: сбить жар, успокоить нервы и предупредить помрачение сознания.
Гаркуша одной рукой подливал из большого кувшина холодную воду — следовало остудить до 20°С, — а другой топил градусник, вделанный в деревянный корпус. Поминутно доставал и смотрел, насколько опустился ртутный столбик. И снова устремлял взгляд на серо-жёлтое, безжизненное лицо командующего. В надежде на чудо: вот сейчас глаза откроются и сверкнут добрым гневом. И весело зачертыхается оживший рот: «Студень из меня решил сделать, чёрт вихрастый?!» Жаждал этого чуда, как ничего другого...
За положенные восемь минут, пока тело больного охлаждалось, медсестра успевала вымыть его.
Переложив на туго надутый резиновый матрац, вытирали досуха, растирали спиртом, укладывали на идеально расправленную простыню, плотно укутывали верблюжьим одеялом и катили койку обратно.
Потом тщательно протирали карболовым раствором и ванную, и фарфоровые, разрисованные под розовый мрамор, плитки стен, и пол, выложенный большими, серыми и красными, квадратами пирогранита.
Между ванными замачивали простыню в холодной воде Нарзана и, тщательно отжав, оборачивали ею больного.
Резиновый пузырь со льдом, постоянно меняя подтаявший на свежий, со лба не убирали.
Кормление, смена белья и любая процедура заканчивались одним: все спешили к умывальнику. Руки мылили и тёрли до красноты. А при первой возможности выходили в сад — подышать чистым воздухом.
Комнату больного проветривали каждые два часа.
Минувшей ночью сильно подморозило, и днём, несмотря на слепящее солнце, воздух прогрелся не слишком: прибитый к дереву с северной стороны дома термометр Реомюра[96] показал -10°. Поэтому, не полагаясь на второе одеяло, койку, прежде чем открыть окно и балконную дверь, на время проветривания стали выкатывать в коридор.
Гаркушу Вера Михайловна старалась призывать к себе в помощь пореже: на его плечи легла доставка воды из источника Нарзан, аптекарских товаров и диетических продуктов...
...Первая его попытка — в ближайшем магазине гастрономических и бакалейных товаров, на Воронцовской улице, — купить какао и виноградный уксус едва не закончилась битьём хозяина.
Толстый армянин в несвежем белом халате только глаза выпучил, блеснув белками, на 50-рублёвку кубанского правительства. Отказался брать и «ермака». И заявил нагло, что продаст, так и быть, за «керенки», хотя другим продаёт за одни только мелкие романовские... Мускулистая рука, засунув перегнутые пополам кредитки обратно в карман шаровар, сама потянулась к старой ногайке, торчащей из-за голенища. Добро не к шашке... Убоявшись всё же гнева командующего — ведь доложат, как поправится, — скрепя сердце Гаркуша отдал за фунт развесного какао и полуфунтовую жестяную банку немецкого какао-масла 40-рублёвую «керенку».
Да как же можно, одёрнул себя уже на улице, жалеть гроши для такого замечательного человека! Настоящий ведь — и по разуму, и по справедливости, и по виду всему — военный начальник. Не то что прочие, которые командовать не умеют, а берутся — только петушатся да тоску нагоняют... И сам хотя не казачьего происхождения, а казаков уважает. И фасона пусть генеральского с избытком, зато зазря не обложит и отходчивый. А уж полюбит кого, так полюбит. Сотника дал до сроку... Вот ведь выпала счастливая карта оказаться у кого на службе...
Но перед дверью следующего, винно-бакалейного, магазинчика снова заскребло на душе: жаль всё-таки грошей командующего, выданных под отчёт генералом Юзефовичем. Как своих кровных жаль. Нипочём ведь не скажешь, что Пётр Николаевич богатый очень, хоть и барон, и генерал. Не бралась бы тогда Ольга Михайловна летучкой заведовать, сама бы раненых не перевязывала... Имение-то его, где-то там на севере, в нищей Минской губернии, гляди, победнее батькиного надела будет. Всё ж таки Кубань-матушка есть Кубань...
На Пятницком базаре, спустившись в Старый город, воспрянул духом: братья-терцы оказались не столь привередливыми. За «ермака» один охотно продал четыре ощипанные курицы и ведро кумыса. Сюда и решил ходить за продуктами: хотя базарным днём здесь установлена пятница, но всё, что угодно привозят на продажу каждое утро.
А со стариком водовозом сторговался и вовсе недорого. Наполнив бочку в водопродажной, работающей в галерее Нарзана, тот живо привёз её прямо к заднему крыльцу. И побожился доставлять по бочке рано утром и после обеда — и на ванны, и на питьё...
...К исходу седьмого дня болезни — несмотря на порошки хинина, процедуры и заботливый уход — состояние больного ухудшилось: температура подскочила до 40,3°С, пульс участился до 90 — 100 ударов.
Неспадающий жар породил кошмары: в состоянии дремоты стал тихо стонать и бормотать бессвязно. То и дело впадал в беспамятство: дёргал и вертел головой, скидывая пузырь со льдом, по мышцам рук и ног пробегали судороги.
