Напуганные событиями в Новочеркасске власти все-таки сумели удержаться от распространения в критическом 1962 году «приморского опыта»: «подведение» под статью об уголовной ответственности за массовые беспорядки инициаторов и участников коллективных невыходов на работу (забастовок). Дело обстояло следующим образом. 31 мая 1961 г. все 70 ловцов плавучего завода «Чернышевский», занятого крабовым промыслом в Охотском море у западного побережья Камчатки, отказались выйти на работу. Они требовали повышения оплаты труда. Поводом стало снижение сдельных расценок по сравнению с предыдущим годом.1.
Расследование показало, что инициаторами и активными участниками забастовки были два коммуниста, впоследствии исключенные из партии: помощник старшины мотобота Иван Пукман, 30 лет от роду, член комитета комсомола завода, и двадцатичетырехлетний ловец Алексей Ивлев. Иван Пукман первым высказал идею. Алексей Ивлев был первым, кто ее поддержал. Он же перевел разговор о забастовке в практическую плоскость: «Завтра, как договорились, на работу не пойдем. Кто пойдет на мотобот, тому грузилом сверху»1. Еще одним участником «сговора» стал 32-летний ловец Александр Семеренко. В конце концов Ивлев и Семеренко через своих знакомых связались с ловцами других мотоботов и заручились их поддержкой.
31 мая Пукман сказал своим товарищам, что забастовку надо продолжать, пока не увеличат зарплату. Показательно, что ни организаторы, ни участники событий, ни «начальство» в своих разговорах ни разу не употребили крамольного слова «забастовка», всячески избегая связанных с этим революционным термином аллюзий и ассоциаций. Они заменяли «забастовку» различными эвфемизмами, подсознательно уходя в разговорах от «неприятного» слова, связывавшего Советскую власть с «капитализмом», а их самих чуть ли не с «антисоветчиками» и «врагами народа».
В день событий администрация и партийная организация провели общее и партийное собрание. Общее собрание только подлило масла в огонь. На нем выступил капитан-директор завода Левченко, который, не утруждал себя дипломатическими изысками и оказался единственным оратором: «Кто не хочет работать, пусть пишет заявление об увольнении». Возмущенные рабочие дружно разошлись. На следующих собраниях выступавшие рабочие, в том числе Семеренко, потребовали восстановить расценки прошлого года. Больше того, оформили это решением судового комитета профсоюза732.
Не сумев преодолеть солидарное сопротивление ловцов, начальство применило эффективный в таких случаях метод «индивидуального убеждения». Прежде всего обратились к коммунистам и потребовали от них выполнения партийного долга - немедленного выхода на работу. Стремясь не выпасть из системы существующих отношений, Пукман после долгих уговоров начальства вынужден был принять решение о возобновлении работы, но другим ловцам сказал, чтобы они на это внимания не обращали и продолжали действовать, как задумали. Даже Ивлев, который 31 мая вел себя наиболее активно (неоднократно заходил в ловецкий кубрик, чтобы поддержать боевой дух товарищей, говорил, что надо стоять на своем, и даже угрожал колеблющимся физической расправой), покинул ряды забастовщиков после того, как вечером 31 мая с ним провели «беседу» капитан-директор и замполит. Он, подобно Пукману, призвал остальных не принимать свой поступок во внимание. Однако дело было сделано. Организаторы «сломались», и рядовым забастовщикам, которые с самого начала чувствовали себя неуютно, этого было достаточно, чтобы от своих требований отказаться.
1 июня, когда стало известно, что некоторые из наиболее заметных забастовщиков уволены с работы, к Пукману вернулось мужество. Он предложил, чтобы в знак протеста все ловцы подали заявление об уходе с плавучего завода. Но было уже поздно. Пукмана никто не поддержал.
Собственно в событиях на плавучем заводе «Чернышевский» не было ничего экстраординарного. Но эти события произошли за день до начала волнений в Новочеркасске, что и привлекло к ним повышенное внимание приморского начальства и превратило нескольких наиболее активных забастовщиков в «козлов отпущения». На них власти, испуганные новочеркасским восстанием, сорвали свою злость и растерянность. Состав преступления активистов забастовки был определен неправильно. Их обвинили в организации массовых беспорядков, то есть «подвели» под статью о государственном преступлении. Причем сделано это было не на основе юридической квалификации (участие в забастовке советский уголовный кодекс преступлением не считал), а по прямому указанию обкома КПСС733.
3 октября 1962 г. Иван Пукман и Алексей Ивлев были осуждены к трем годам лишения свободы, Александр Семеренко - к двум годам734. Квалификация «преступления» была явно притянута за уши. Это сразу же поняли опытные законники из Прокуратуры СССР. Прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Степанов в своем заключении по делу Пукмана и других 26 марта 1963 г. решился оспорить неправильную квалификацию состава преступления. В случаях массовых коллективных невыходов на работу в Приморском крае Степанов не увидел ничего из ряда вон выходящего по своему размаху или политической направленности - отдельные локальные конфликты, вызванные, в основном, «нераспорядительностью или неправильными действиями администрации»735. Более того, как писал Степанов, само бюро крайкома КПСС признало «недостатки в организации оплаты труда рабочих и обязало руководство Крабофлота упорядочить вопросы оплаты труда ловцам»736. (Фактически ловцы добились своей цели, заплатив за это обычную цену: сломанная судьба троих «зачинщиков»).
Прокурор предлагал внести протест в Президиум Верховного Суда РСФСР «об отмене приговора и прекращении дела производством в отношении Пукмана И.Ю., Ивлева А.Ф. и Семеренко А.Н. за отсутствием в их действиях состава преступления, предусмотренного ст.79 УК РСФСР». Генеральный прокурор СССР Р. Руденко во внесении протеста отказал.
К счастью для участников других коллективных невыходов на работу «приморский прецедент» не стал началом массовых репрессий против недовольных оплатой труда рабочих в 1962-1963 гг. Знак равенства между забастовщиками и погромщиками поставлен не был, что пошло на благо и самой власти, балансировавшей у опасной черты потери доверия рабочего класса, объявленного официальной доктриной «ведущей и направляющей силой» советского общества. Приравнять недовольных зарплатой или условиями труда рабочих к погромщикам значило только усилить сопротивление режиму, но совсем не успокоить население. К счастью для самой власти она воздержалась от тактики массового запугивания недовольных по образцу сталинских экономических репрессий 1947 г. Немногие известные нам случаи трудовых конфликтов (сведения о большинстве из них до высших московских властей, как правило, не доходили) разрешались в 1962-1963 году, в основном, полюбовно.
